Инструмент - [4]

«У меня нет ни гроша за душой, но если бы что было, я бы все выложил, лишь бы она сыграла в моей пьесе», — сказал Янк Лукас.

«Вот все из себя и выкладывайте до пятницы, Янк, и помните, друг мой: Бэрри Пэйн — дерьмо, вошь, но, если он решит, что ваша пьеса больше подходит для его целей, Дэвид Сэмон получит кукиш».

«А он что-нибудь понимает, этот ваш Бэрри Пэйн?» — спросил Янк Лукас.

«В этом ему, мерзавцу, отказать нельзя. Да. Что ей нужно, он понимает. Две пьесы — две бомбы. И обе по его выбору».

Это было во вторник, сегодня пятница. Вторник, среда, четверг — работа и кофе, минимум сна, опять кофе, опять работа и под конец такая усталость, что это чуть не стоило ему жизни. Неудавшаяся часть его пьесы валялась на полу спальни скомканными листами бумаги, но Янк Лукас знал, что и лучшая ее часть не удовлетворит Бэрри Пэйна, потому что она не удовлетворяет его самого. Он лез из кожи вон, чтобы угодить человеку, к которому не питал ничего, кроме презрения. Теперь, за два часа до срока, силы у него сдали. В одиннадцать придется позвонить Эллису Уолтону и сказать, что так работать он не может — он не может писать по заказу. Все то хорошее, что есть в пьесе, — это его, кровное. Третий акт плох, он и сам видел это еще до того, как другие заметили, но теперь им вертит бродвейская акула.

Приняв решение, Янк Лукас наслаждался чувством свободы, победой над наглецом и вновь вспыхнувшей любовью к пьесе, которую он со вторника ненавидел. В одиннадцать часов состоится его разговор с Эллисом Уолтоном. Придется выразить Эллису Уолтону свои сожаления — ведь Уолтон держался прилично. Янк не знал и не очень беспокоился, поймет ли Уолтон, что эта гонка вызвала в нем ненависть к пьесе, с которой он прожил и которую любил два последних года. Если Уолтон будет вести себя как порядочный человек, он, Янк, еще вернется к работе над ней, перепишет третий акт, сколько бы времени на это ни ушло, и пьеса достанется Уолтону. Зену Голлом они потеряли, но для него это потеря не меньшая, чем для Уолтона. Даже большая. У Эллиса Уолтона на очереди другие авторы с другими пьесами. У Янка Лукаса всего одна пьеса, заработка никакого и меньше двухсот долларов за душой.

Но у него есть и кое-что еще. У него есть жизнь, искорка жизни погашенная было убежавшим кофейником. И надо же, чтобы случай подсунул ему этого подлеца, который возжег искорку! Какая тонкая ирония судьбы! Такая же ирония есть и в его пьесе. Забавно. Янк Лукас сидел, думал, дышал над своей пьесой и наконец понял, что ему надо сделать с ней.

— Вы, наверно, зад себе отсидели за письменным столом, — сказал Бэрри Пэйн. — Откуда у вас эта идея насчет газовой плиты? Трюк, конечно, но трюк эффектный.

— Бэрри, я же вам говорил, что у этого человека настоящее чувство сцены, — сказал Эллис Уолтон.

— Если вы не возражаете, Эллис, я бы предпочел выслушать ответ от него самого, — сказал Бэрри Пэйн. — Мне любопытно, Лукас. Эта штука с газовой плитой была у вас в первоначальном варианте и вы ее отвергли?

— Нет, — сказал Янк Лукас.

— Ручаюсь, что не было, — сказал Эллис Уолтон. — Я вожусь с этой пьесой с апреля, с тех самых пор, как Пегги Макинерни принесла мне ее первый вариант. Там и намека не было на газовую плиту. Меня это потрясло не меньше вашего. Не то потрясло, что Янк может выдать такое, а самый эпизод.

Была суббота, и они сидели в гостиной квартиры Бэрри Пэйна — Зены Голлом на Западной стороне Сентрал-парка.

— Ладно, Лукас, не хотите сказать или вам Эллис не позволяет — ладно, не говорите. Но эта сцена меняет все дело. Что мне нравится… Понимаете, я отверг две пьесы, где Зена кончает жизнь самоубийством. Не станет она кончать самоубийством. Я не о вашей героине говорю, а об актрисе по имени Зена Голлом. Есть идиоты, которые утверждают, будто Зена Голлом может сыграть что угодно. Например, телефонную книгу. Зена Голлом читает телефонную книгу — это же прелесть! К чертям собачьим! Мало ли что ей захочется, да я не позволю. Самоубийца в пьесе? Пожалуйста, но чтобы Зена Голлом кончала самоубийством — это исключено… Исключено. А знаете почему? Потому что это будет неправдоподобно. Зена Голом не просто актриса. Актрис и я достану, и Эллис достанет, и любой достанет. Нет, Зена Голлом — это индивидуальность, это личность на сцене. Какая индивидуальность, какая личность? Лучше я вам перечислю, какие образы она не создала на сцене. Она не леди. Не Этель Бэрримор. Не Таллула Бэнкхед. Вы-то вряд ли видели Сильвию Сидни, когда она была помоложе, а я видел, и кое-что от нее есть у Зены. Любая клушка из публики отождествляет себя с Зеной. Они перевоплощаются в нее все три акта и все вместе страдают. Но если она покончит с собой, тут перевоплощению конец. Если я дам ей роль, где она угробит себя, мы эту публику потеряем. Потеряем начисто. Почему? Сейчас я вам объясню почему. Потому что клушки не кончают самоубийством. Вы, может быть, скажете: ну и что? Мы даем только два утренника в неделю. Среди вечерней публики много мужчин. Да? Так вот: мужчины ходят на «мьюзикалз». А билеты на драмы покупают женщины. Мужская часть публики пусть глазеет на ее тохес. Объясните ему, Эллис, что такое тохес.