Инсектариум - [52]

     Ах, нет — какой лишь брата.

Бенедикт

Тот, чья мечта — была вот так распята,

Чем утешаться должен?..

Кларисса

Верно, сходством

Её судьбы с судьбой…

Бенедикт

     Кого — известно.

Кларисса

Крест на мечте поставлен — иль мечта,

Напротив, на кресте — смирись с сиротством

Подобным, брат, ты кротко, бессловесно…

Тому мирские страсти — не чета,

Кто «с церковью свой путь свезти обязан,

С ней будучи самим рожденьем связан»…

Бенедикт

Мечту оставить?

Кларисса

     Пылкостью земною

Пренебреги: она не для тебя.

Бенедикт

Молитва, ты ль предстала предо мною

Во всём своём незыблемом величье?

Ужель мечту оставить мне, скорбя?

Кларисса

Оставив, не скорбеть: ведь в том отличье

Служенья миру от служенья Богу.

Бенедикт

Идти ли?

Кларисса

     Грех — свернуть, предать дорогу.

Бенедикт

(хватая Клариссу за руки)

Молитва!..

Кларисса

     Звук святой тебе в подмогу.

Бенедикт

Кларисса?..

Кларисса

     Да — в невечной ипостаси.

Ступай. Тут — все черны…

Бенедикт

(тянет Клариссу за собой)

Сестра!.. Со мной — уйдём!..

Кларисса

(отстраняясь)

          Заждался Пассий.

Мы с ним — обручены.

(уходит)

Бенедикт

(один)

Обречены — верней сказать могла.

Пора во храм. Звонят колокола.

(уходит под колокольный звон, свет медленно гаснет).

ЭПИЛОГ

(В темноте загорается свеча. Зритель может видеть старика, сидящего в кресле и одетого в домашний халат образца конца 18 столетия; свечу, которую зажег, он водрузил на маленький столик)

Старик

Подумать только: пока я ворошил прошлое и тонул в полноводной ностальгии, свеча успела выплакать себя всю восковыми слезами!.. Как хорошо, что я предусмотрительно захватил с собой запасную, когда, ни с того ни с сего проснувшись посреди ночи, отправился сюда скоротать неминуемо бессонные часы. Забудь я про неё — так и сидел бы в темноте, дожидаясь рассвета. В кромешной темноте!.. А темнота, как известно, являет собою благодатную почву для воскрешения полузабытых образов и вместе с тем за милую душу готова принять в своё лоно несчастливцев, что имели неосторожность… хотя, перед кем здесь разыгрывать комедию? — имели глупость — о да, любезнейшие, глупость! — задохнуться в чрезмерно разросшихся воспоминаниях. Тем-но-та. Верный друг всякому любителю возвратиться в юность.

То, о чем довелось мне рассказывать вам сегодня, было настоящим в ту пору, когда был я совсем юн. О нет, мои верные слушатели, это нимало не опровергает истинности моего рассказа! Просто… события, воскрешенные мною, теперь — дело прошлое. А разворачивались они — дай Господь старику памяти! — в последний день второго месяца весны тысяча семьсот незапамятного года. День, состарившись, непременно обращается в ночь. А она уже, в свою очередь, (знали бы вы, как люблю я это её свойство) — никогда не отказывает себе в удовольствии дать начало новому дню; что касается нашей истории — то был первый день мая, ясный и солнечный — точно в противовес предшествовавшей ему ночи, темноликой его родительнице. В тот день навсегда покинула злосчастное графство Кларисса, сводная моя сестра, с которою (вопреки обоюдному несогласию) я едва не сочетался узами брака. Слуга сообщил мне, что видел, как она, с выражением обреченного спокойствия, направлялась к дворцовым воротам, отчего-то поминутно оглядываясь на старинную фамильную часовню нашего семейства.

Дворецкий врёт? Брела ль за грань ворот?

Важнее то, что след сестры простыл.

Пропала. Начал Фатум жечь мосты:

Дворцовый близился переворот.

О, да. Пало королевство. Пало, лишившись святого заступничества Папы, оскорблённого бесчестной изменой августейшего родственника. (Лишь, вероятно, самый дремучий в своей наивности глупец мог предположить, что Королева оставит без должного внимания… впрочем, долой многословие, вы и сами догадались, о чем идёт речь).

С признаньем мужниным жена хлебнула грязи:

Король — изменник! Ватикан во гневе

Спешит на помощь к бедной Королеве…

Прочнее прочих — родственные связи.

Пало некогда могущественное королевство. Как вы могли только что убедиться, я даже фактически забыл его мертвеющий язык — свой родной язык, на котором теперь изъясняюсь крайне прескверно. Лишь пару фразу пока ещё связать выходит:

Я, пасынок чужих старинных стран,

Им сыном стать не смог по смерти родной…

Тьфу, проклятие!.. Пару фраз посулил, а ни единой не изрёк. О, хвастовство — с пелён тебе я был подвластен.

Так или иначе, отпрыск ныне не существующего государства (название которого настолько безвозвратно исчезло со всех возможных карт, что стёрлось и из памяти бывших подданных, к их неподдельному стыду), умру я австрийцем, как умерла австрийкой моя почтенная женушка, впрочем, австрийкой и рождённая. Вскоре после её кончины (минул уж год, как же быстро летит время в старости!..) я, овдовевший на пороге собственной немощи, отправился посетить родные земли. Ох и скоропостижно же были они поделены между европейскими королевствами (бывшими соседями моей погибшей Отчизны) с позволения и — надо полагать — высочайшего благословения Ватиканского дяди обманутой Королевы. Очевидно, с того же благословения, каким незадолго до того руководствовался и безызвестный Судья, вынесший приговор Их Согрешившему Величеству… Приговор, гласивший… Нет, больно, больно… Пало королевство. Нет его больше. Графский дворец стал монастырём. В бывших моих покоях послушники ежеутренне приветствуют молитвою восходящее солнце.