Инсайт - [78]

Когда Баута, наконец подошёл, я снова засмеялся. В этот раз звучало почти по-человечески. Горько. Серафим молча смотрел на меня, и я видел копящуюся вокруг него силу, готовящуюся уничтожить то, что от меня осталось. Не только монстра, в которого я превращался, но и остатки человека, которым я был. Я уже не хотел умирать. Я хотел мстить. Всем. Без разбора. Чтобы они корчились от страха и осознания собственного бессилия.

Я ударил первым. Легко, больше не задумываясь, как это сделать. Просто бросил вперёд владевшее мной бешенство, которое жаждало влиться в чужой разум, впиться в него тысячей жадных зубов, расплавить и вылепить заново, искривить под себя. Для внутреннего зрения это выглядело, как мохнатые, похожие на гусениц отростки, рванувшиеся из моего рта, под аккомпанемент диссонансной, рвущей жилы, мешанины аккордов. Безумие алчно рванулись к белой бесстрастной, целой маске. Чтобы, корчась, расплескаться о сгустившийся голубой свет. Серафим ответил. Гармонией на хаос. Сочувствием на ярость. Радостью на боль. И он всё ещё был сильнее.

Медленно, преодолевая порывы яростно визжащего тёмного ветра, мой друг сделал шаг. Потом ещё. И ещё. Я запаниковал, чувствуя, как уже его сила пытается вторгнуться в мой деформированный разум, протестующе зашипел, пытаясь усилить нажим. Ключ в руке не отзывался на мои попытки дотянуться до его силы. Я слышал только хор тысяч испуганных детских голосов, который становился всё тише и постепенно затих совсем. Руку снова начало жечь – артефакт чувствовал, как в потоке ярости постепенно выгорают остатки моей человечности.

Спасительную отсрочку я нашёл на шее. Скрюченные пальцы нащупали кулон Улыбаки, о котором я давно уже не вспоминал. Я дёрнул цепочку, срывая её с шеи, и, уже отправив в цель смертоносный полумесяц, успел удивиться, как страшно она изменилась. Светлое серебро почернело, как-то искривилось, рассыпая в полёте тёмные, будто обгорелые хлопья. Сама подвеска теперь стойко ассоциировалась не с месяцем, а с издевательской и бессмысленной улыбкой безумца. Но дело своё кулон сделал. Дал мне передышку.

Угловатая, уродливая цепочка, в несколько раз удлинившись, обмотала Серафима, прижав его руки к туловищу и на несколько мгновений сдержав уничтожающий поток сознания. В поисках спасения я погрузился в себя как можно более глубоко, добравшись до самых корней своего я, искажённого Звонарём. Там я и нашёл ответ. И он был так прост.

Я поднял голову, уставившись в глаза Бауте. Не знаю, что он там увидел, но это заставило его замереть. А у меня даже получилось членораздельно выговорить:

– КТО ХУЖЕ-ТО, А? – я, напоследок, обвёл рукой окружающую нас кровавую бойню. – ЛЮДИ ИЛИ ЧУДОВИЩА?

И, под аккомпанемент его яростного вопля и звон разлетевшейся на куски цепи, погрузился в камень. Тьма внутри была прохладной и ласковой.

Я оказался в Локусе. Разом. Без дверей, спусков, усилий и испытаний. Просто картинка разъярённого Серафима смазалась, расплескавшись по поглощавшему меня камню, и через секунду я уже стоял посреди подпирающих безграничный свод колонн. Как же по-другому я теперь видел! Высасывающей силы темноты больше не было. Или я теперь не нуждался в свете. Безграничное пространство тянулось, сколько хватало глаз, наполненное искорёженными снами, мыслями и воспоминаниями. Какие-то несуразные предметы мебели торчали из пола и колонн под немыслимыми углами. Прямо передо мной прорастал из стеклообразного пола… Обычный платяной шкаф, изогнутый дугой, образующей что-то вроде арки ворот. И такие странные, тревожащие объекты были повсюду. И призраки или воспоминания, как из назвать? В общем – мертвецы. Я не видел их. Было пусто, как в давно брошенном склепе. Пока я не опустил взгляд вниз. Под моими ногами в полупрозрачный пол тыкались тысячи творожисто-белых, раззявленых в крике лиц и скрюченных пальцев. Они старались вырваться, выкарабкаться из туманного зеркала, которое заживо пожирало то, что ещё оставалось от их искалеченных душ. Но не могли. Пол-стекло не пускал их, так же мешая мне и подобным мне, выпить силу, принадлежавшую Городу. Постоянным остался только потолок – те же чернильно-чёрные тучи с пробегающими в глубине ветвистыми разрядами энергии, да клочья снов живых, беспечными пасторальными и кошмарными картинами висящие между колонн.

Я бы так и стоял, любуясь кардинально изменившимся пейзажем, если бы меня не отвлекло… Что-то. Это было похоже на легчайшее дуновение воздуха, глухой вздох на грани слышимости, но все мои новые, обострённые инстинкты хором закричали – ОПАСНОСТЬ!!!

Я оглянулся. В безумном, не поддающемся описанию отдалении от меня, и в тоже время близко, слишком близко! пол вспух радужным пузырём, который стремительно лопнул, разбросав вокруг позвякивающие хрусталём осколки.

Баута! Я даже отсюда различал его неуверенную походку, туго облепивший плечи окровавленный камзол. И трещину, наискось змеящуюся по равнодушному фарфору. Серафим топнул ногой, будто от раздражения. Это выглядело бы комично, если бы не последствия. От него во все стороны рванулась бесшумная, еле видимая волна силы. Я побежал. Как охваченное страхом животное, не рассуждая, опустившись на четвереньки, оставляя на полу тут же затягивающиеся царапины от когтей. Волна догнала меня, протащила, оглушив и сорвав обрывки куртки, под которыми обнажился угольно-чёрный, будто залитый резиной торс. Я вскочил, подвывая от боли, и бросился дальше, выплюнув корчащийся десятисантиметровый кусок откушенного в падении языка и капая на пол кровью. А он всё приближался. Следующую волну мне удалось переждать за колонной. Вот только, когда я выглянул, хромающая, казалось бы еле плетущаяся фигура была уже в двадцати метрах. Я заметался в поисках спасения, заглянул за колонну… Предвкушающе усмехнулся и почувствовал, как течёт и меняется лицо.