Инсайт - [49]

Серафим шагнул вперёд, опустился на колено и положил руку в перчатке на маленькое лицо. Крик тут же стих и ребёнок успокоился и задышал ровнее. Кто-то из толпы подошёл и отвёл женщину назад к остальным.

– Тени? – спросил Баута, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Да. – из толпы вышел немолодой, сухощавый мужчина. – Парень напросился в рейд за провизией. И шли-то, вроде, знакомым маршрутом. Но ландшафт в очередной раз перекрутило, пока добрались, пока собрали, что нашли, в общем… До Звона обратно не успели.

Баута только кивнул:

– Кот, подойди.

Я приблизился и опустился рядом.

– Дай руку. – он взял мою ладонь и, накрыв сверху своей, положил её на глаза паренька. – Сосредоточься. Почувствуй, но держи всё под контролем.

Я закрыл глаза. Чувство было такое, будто что-то горячее внутри меня, как насосом, гонит к правой ладони. Баута сжал пальцы и мы оказались… Где-то.

Мы стояли в месте, которому бы очень подошло слово «ничто». Ни верха, ни низа, только ощущение гладкой поверхности под ногами. Единственным видимым объектом была гладкая, беспросветно-чёрная стена, по которой тянулся прекрасный, сюрреалистический узор серебряных нитей. Они перетекали друг в друга, блестели, как ртуть на солнце и двигались в медленном, чувственном танце. Залюбовавшись, я не сразу заметил, а когда заметил – содрогнулся, что узор был нарушен. Тут и там целые его куски были искривлены, изломаны. Они вызывали неосознанную тревогу и были покрыты чем-то, вроде отвратительной, мясисто-красной плесени. И эти пятна разрастались.

– Что это? Где мы?

– Мы? В голове мальчика. А это – то, что есть он. Первичный код, если хочешь. Это у каждого выглядит по-разному. – Баута брезгливо махнул рукой в сторону испоганенного рисунка. – А парня почти сожрали, мало что осталось. Смотри, Кот, смотри внимательно! Это – то, что такие как ты делают с людьми.

И я смотрел. В душе поднималось негодование. Одна из самых прекрасных вещей, что я когда-либо видел, была замарана, испоганена! Прямо на моих глазах, одно из бурых пятен ещё увеличилось и изящный узор, составленный несколькими серебряными жгутами, померк, стал каким-то угловатым и пробуждающим инстинктивное отвращение. Движения нитей стали дёргаными и болезненными.

– Что с ним происходит? – с каждой осквернённой нитью, вокруг будто становилось темнее и холоднее.

– Мальчик становится Тенью. И я уже не могу ему помочь. Только подарить покой остаткам души.

Я, против воли, кивнул. Если это единственный способ сохранить хоть часть этой красоты… Но всё равно, жутко это. И было нечто, ещё менее приятное. Чем дольше я смотрел, тем сильнее становился голод внутри. Пальцы скрючились. Мне хотелось (ЖРАТЬ) сорвать этот узор со стены, вжать, вплавить в себя, чтобы он (ВЕЧНО!) плясал и корчился внутри. Я уже протянул было руку, почти теряя рассудок от желания, но Серафим схватил меня за плечо и мы вновь оказались у постели умирающего. Меня сразу отпустило, но тут же затрясло от отвращения к себе. Если всё, что говорил Серафим – правда, то я только что чуть не сожрал остатки души ребёнка. Ребёнка, бл**ь!

Баута, тем временем, как ни в чём не бывало, поднялся на ноги:

– Нет, его уже не спасти, мне жаль. – Баута убрал руку со лба мальчика и небольшая толпа вокруг тяжко выдохнула, как один человек. Какая-то женщина заплакала.

– Я могу только дать ему покой. Тенью он не станет, да, но спасти жизнь мне не под силу.

Какое-то время все вокруг потрясённо молчали. Потом заговорил всё тот же мужчина:

– Хорошо, господин. Мы будем благодарны.

– Выйдете все. Не стоит вам тут толпиться.

Горестно бормочущие люди выходили один за другим, пока не остались мы, ребёнок и женщина, которая за ним ухаживала.

– Что ты хочешь? – Баута сурово посмотрел на неё. Под взглядом Серафима несчастная сжалась и стиснула в руках подол ветхого платья.

– Неужели… Ничего нельзя сделать?

– Я уже сказал, что я могу. Я не всесилен, знаешь ли.

Женщина заплакала. Тихо и отчаянно. Меня снова тряхнуло от силы её эмоций. Пришлось отвернуться к стене, чтобы не (БРОСИТЬСЯ!) подвергать себя соблазну.

– Тогда… Вы можете забрать и меня?

Баута снова посмотрел на неё, но в этот раз женщина не отвела взгляда.

– Ты правда этого хочешь? – голос из-под жутковатой маски прозвучал неожиданно мягко и сочувственно.

– Да. Если другого пути нет… Он как родной мне.

Она села рядом и погладила ребёнка по щеке, на которую с шеи уже ползли чёрные пятна.

– Ляг рядом с ним. – Баута отодвинулся, и женщина примостилась с краю кровати, прижав к себе еле дышащего малыша. Серафим накрыл ладонями их лица и закрыл глаза. Пару минут ничего не происходило, а потом он… Запел. Тихо, почти неразборчиво, но я понял, что узнаю мотив! Какая-то простая, смутно знакомая мелодия. Она пробуждала в душе что-то такое… Светлую, хотя и с оттенком грусти, надежду, наверное. На мои глаза навернулись слёзы, стало тяжело дышать от нахлынувшей нежности. А потом я скорчился, оседая на пол. Чудовище внутри выпустило когти и они словно всё глубже погружались в мои внутренности. Ему явно не нравилось происходящее. Ощущение было такое, будто оно пытается прогрызть себе путь наружу прямо сквозь мои рёбра. Оно выло, чувствуя, что добыча ускользает. КАК МНЕ ХОТЕЛОСЬ ВПИТЬСЯ В НИХ ЗУБАМИ! МОЁ! МОЁ ПО ПРАВУ!!!