Иноземцы в России XVI–XVII вв. Очерки исторической биографии и генеалогии - [133]

Что касается внутренней идентичности, то она отличалась, конечно, от внешней. Самоидентификация новообращенных была иной, чем официальная. Очевидно, что для многих иностранцев в России была характерна сложная внутренняя идентичность (как этническая, так и конфессиональная). Так, Анна Барнсли, став православной, продолжала ощущать свою принадлежность к бывшим общинам: конфессиональной — приходу реформатской кирхи — и политической — землячеству подданных британской короны. Для Ивана Селунского критерием самоидентификации оставалась принадлежность к еврейству, более сильная, чем православное вероисповедание. В то же время он неизменно демонстрировал включенность в корпорацию бывших подданных Османской империи — греческое землячество. Еще более запутанной видится идентичность Юрия Трапезундского. По сохранившимся документам невозможно реконструировать его самоидентификацию, как и внутреннюю религиозность. В каждом новом государстве выходец из полиэтнического Трапезунда сумел убедить власти в принадлежности к господствующей (или покровительствуемой) в этой стране конфессии (что сразу определяло и его новый этнос). Изложенные им факты биографии и зафиксированные документами поступки дают основания для выводов о крайне изменчивой идентичности, диктуемой в первую очередь внешними обстоятельствами. Не исключено, что в некоторых ситуациях, таких, например, как пребывание на арабском корабле, он мог представлять себя турком-мусульманином; на приеме у крымского посла — татарином-мусульманином, оказавшись в Западной Европе, добился свободы как христианин (вероятно, в Испании как католик-итальянец, в Англии — как православный грек). Безусловно, что в Речи Посполитой объявил себя единоверцем католиков-поляков, назвавшись итальянцем. В русских документах он обозначен как «греченин». Совершенно очевидно, что в России Юрий Трапезундский отождествил себя с греческой православной традицией. Видимо, на примере Юрия Трапезундского мы можем говорить не о кризисе идентичности, но об осмысленном выборе этноса (и конфессии) как способе мимикрии.

Представленный материал отчетливо проявляет конфессиональную составляющую юридического статуса человека. Принадлежность к церковной организации являлась ключевым критерием при определении положении человека в обществе, его взаимоотношениях с монархом. В России рассматриваемого периода одним из важнейших компонентов института гражданства являлось вероисповедание, точнее включенность в церковную общину. Прослеженные биографии позволяют говорить о теснейшей связи веры и подданства. Полноправными подданными московского государя являлись только члены русской церкви. Иноземец, приняв православие, становился не только «русским», но и царским «холопом». Истории с перекрещиванием Микиты Маркушевского, Анны Барнсли и Станислава Вольского демонстрируют механизмы функционирования этого принципа.

Следствие Микиты Маркушевского выявляет политический аспект «очищений». Перекрещивание, означавшее принятие полноправного русского подданства, подтверждало лояльность иммигранта. Обращение в московское православие через первый чин становилось гарантией верноподданничества. Во время таинства новообращенный произносил оглашение, включавшее элементы присяги московскому государю. Таким образом, закрепление к государству происходило с помощью повторного вступления в Церковь. С точки зрения властей, таинство призвано было пресечь возможные измены и бегства из страны.

Важно подчеркнуть, что вступление в подданство, как и таинство крещения, согласно русскому светскому и церковному законодательству, являлось необратимым. Русские власти не позволяли поколебать священный принцип принадлежности к русскому государству и выехать новообращенному за рубеж. Правительство отказалось выпустить из России Анну Барнсли и Станислава Вольского.

Собранный материал подводит к проблеме места перекрещенных иностранцев-христиан в русском обществе. За рассматриваемые столетия роль «крещеных иноземец» существенно изменилась. Прослеживается зримое различие в положении новообращенных в эпоху Ивана Грозного и время царствования Алексея Михайловича и Федора Алексеевича. Если в XVI в. иностранцы крайне редко входили в состав Государева двора[1239] (примерами являются греческие роды Ласкаревых, Ангеловых и Селунских), то с приходом династии Романовых их статус значительно вырос. К концу XVII в. количество «крещеных иноземец» среди русского дворянства неуклонно увеличивалось. Безусловно, новообращенные западноевропейцы не входили в узкий круг политической элиты[1240], но все большее число лиц допускалось в московское дворянство и на административные посты. Трансформация Государева двора, его неуклонное расширение определили ситуацию, когда в русском дворянстве все более заметные позиции стали занимать иностранцы.

На разном этапе своей жизни Государева двора достигли Пьер де Ремон и его наследники — русские сыновья Деремонтовы, Станислав Вольский, Вильям Барнсли (Андрей Барнешлев) и его сын Иван Андреев Барнешлев. Сын Микиты Маркушевского Иван стал жильцом. Неродовитые Юрий Трапезундский и Мануил Константинов не вышли за границы уездного дворянства, оставшись детьми боярскими по Томску. Из представленных иностранцев не попали в привилегированное сословие только изменники Ильфовы и еврей (т. е. безусловно недворянин) Иван Абрамов Селунский. Иностранцы в основном пополняли слои среднего и низшего дворянства.