Иностранная литература: тайны и демоны - [112]
Когда в 1983 году я приехал в Международный лагерь мира в Швеции, мы все, тогдашние советские начитанные дети, естественно, потребовали отвести нас на эту улицу. Нам честно рассказали, что эпидемия «крышелазания» и «карлсоноискания» никуда не делась и дети весенними вечерами продолжают устремляться в Васастан, чтобы увидеть крышу, на которой стоит маленький домик. Понятно, что домика никакого нет, он давно в музее Астрид Линдгрен, но каждый ребенок считает своим долгом говорить, что Карлсон ночами к нему прилетает «на шелко́вые ресницы / Сны золотые навевать…».
Для меня в генезисе этого образа особенно принципиально то, что Карлсон – это потомок героя, живущего «между светом и тьмой». Ведь и Демон лермонтовский пребывает не в аду. Он, как и все демоны, бывший ангел. Он изгнан из рая, но не сослан в ад. Он, в отличие от демонов, описанных европейскими духовидцами, не князь адских легионов, он – летающий без смысла и цели, отринутый, отверженный, несчастный, одинокий, прекрасный и грустный литературный персонаж. Он именно находится между, и эта межеумочность для него мучительна. Главное, что томит Демона, – он не может ни любить, ни ненавидеть, а когда единственный раз полюбил, тут же сам свой объект любви и убил, потому что иначе не может.
Пожалуй, XX век внес в мировую демонологию очень принципиальный момент: все лучшее размещается между светом и тьмой, потому что и свет, и тьма одинаково мучительны и одинаково губительны. Волшебный мир – это не мир добра (вот что особенно принципиально), а это мир вне добра и зла, между добром и злом. Поэтому все самые интересные события в «Дозорах» Сергея Лукьяненко, скажем, разворачиваются в Сумраке. «Всем выйти из сумрака!» И первым из сумрака вылетает Карлсон, естественно. Карлсон – персонаж вне добра и зла.
Монастырь Тамары – это тоже автобиографическая деталь. Ведь Лермонтов большую часть жизни провел все равно что в монастыре – в юнкерском училище, в армии. Это монастырская община, монастырские строгие правила, как бы он ни стремился их нарушить. Все мольбы об отставке разбиваются. Тамара сама просит ее отвезти в монастырь, потому что после гибели жениха не хочет ни за кого замуж. Из этой монастырской среды Демон обещает вывести ее на свободу. Но, по понятиям Лермонтова, эта свобода гибельна, это свобода бездушия. А вот XX век, как это ни странно, как ни парадоксально (и в этом, может быть, главный моральный сдвиг XX века), поместил все чудесное вне добра и зла, наверное, потому, что и добро, и зло в этом веке были одинаково омерзительны. Все сталкивавшиеся в XX веке силы, все этики одинаково убийственны. Нет хорошего хода, нет нравственного поступка. Сдать Францию, пойти на коллаборационистский сговор – отвратительно. Отдать Францию под истребление – еще отвратительнее. Нет моральной правоты, нет моральной санкции ни на один шаг.
Карлсон уводит из скучной этики, из добра и зла в область чудесного – и в этом может быть спасение. Потому что Малыш – это живое и бесконечно трогательное существо, страшно уставшее от правильной жизни («…лучше умереть, чем есть цветную капусту!»), от домомучительницы. Ведь, в сущности, домомучительница не злая, она ничего не делает дурного, но все добро, которое исходит от фрёкен Бок, заранее отравлено. Отравлено ее скучностью, ее мстительностью, отравлено ее неумением понять Малыша. Добро, исходящее от фрёкен Бок, и трезвый разум, исходящий от дяди Юлиуса, – лучше, конечно, сбежать на любую крышу!
Карлсон занимается абсолютно дзенскими методами воспитания, потому что «низведение» и «курощение» – это чистый дзен. Может быть, мода на дзен, которая во второй половине XX века охватила всю западную культуру, – это как раз проявление той усталости, о которой еще Ницше говорил в конце XIX века, усталости от христианской морали. Дзен тоже меняет представление о добре и зле – о скучном добре и скучном зле. Нет добра и зла, а есть великий парадокс: «“Что такое Будда?” – “Палочка для подтирания зада”. “Что такое Будда?” – “Му”. “А как звучит хлопок одной ладони?” – Он долго думал и, наконец, постиг», а что постиг – нам неизвестно. Всегда вопрос, не имеющий ответа, – парадоксальная провокация.
«Низведение» и «курощение» – это абсолютно дзенские методы воспитания, потому что Карлсон не может не эпатировать. И когда Карлсон пишет на стене: «Ну и плюшки! Деньги дерешь, а корицу жалеешь. Берегись!» – он осуществляет самую радикальную программу перевоспитания фрёкен Бок, потому что иначе она не поймет. Нам уже на открытой ладони преподносится связь Карлсона с миром гномов и духов. Не случайно мумия так занимает его воображение: «Моя мамочка – мумия, а отец – гном». Ведь именно в Древнем Египте находим мы корни демонологии. При этом шутки Карлсона, издевательства Карлсона подчеркнуто серьезны, акцентируют мысль, что человек не может охватить разумом своим Вселенную.
Карлсон – ярый противник идей просвещения, потому что самоуверенность просвещения, самоуверенность дяди Юлиуса, который думает, что если у него есть вставные зубы, то и весь мир ему открыт и понятен, – это то, с чем надо проститься. Карлсон любит переодеваться в привидение, и во время своих привиденческих полетов он играет на губной гармонике бесконечно печальную музыку. Так и ждешь, что он, летая вокруг люстры, запоет:
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Дмитрий Быков — одна из самых заметных фигур современной литературной жизни. Поэт, публицист, критик и — постоянный возмутитель спокойствия. Роман «Оправдание» — его первое сочинение в прозе, и в нем тоже в полной мере сказалась парадоксальность мышления автора. Писатель предлагает свою, фантастическую версию печальных событий российской истории минувшего столетия: жертвы сталинского террора (выстоявшие на допросах) были не расстреляны, а сосланы в особые лагеря, где выковывалась порода сверхлюдей — несгибаемых, неуязвимых, нечувствительных к жаре и холоду.
«История пропавшего в 2012 году и найденного год спустя самолета „Ан-2“, а также таинственные сигналы с него, оказавшиеся обычными помехами, дали мне толчок к сочинению этого романа, и глупо было бы от этого открещиваться. Некоторые из первых читателей заметили, что в „Сигналах“ прослеживается сходство с моим первым романом „Оправдание“. Очень может быть, поскольку герои обеих книг идут не зная куда, чтобы обрести не пойми что. Такой сюжет предоставляет наилучшие возможности для своеобразной инвентаризации страны, которую, кажется, не зазорно проводить раз в 15 лет».Дмитрий Быков.
Послевоенные годы знаменуются решительным наступлением нашего морского рыболовства на открытые, ранее не охваченные промыслом районы Мирового океана. Одним из таких районов стала тропическая Атлантика, прилегающая к берегам Северо-западной Африки, где советские рыбаки в 1958 году впервые подняли свои вымпелы и с успехом приступили к новому для них промыслу замечательной деликатесной рыбы сардины. Но это было не простым делом и потребовало не только напряженного труда рыбаков, но и больших исследований ученых-специалистов.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Монография протоиерея Георгия Митрофанова, известного историка, доктора богословия, кандидата философских наук, заведующего кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, написана на основе кандидатской диссертации автора «Творчество Е. Н. Трубецкого как опыт философского обоснования религиозного мировоззрения» (2008) и посвящена творчеству в области религиозной философии выдающегося отечественного мыслителя князя Евгения Николаевича Трубецкого (1863-1920). В монографии показано, что Е.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.
Знаменитая лекция Быкова, всколыхнувшая общественное мнение. «Аркадий Гайдар – человек, который во многих отношениях придумал тот облик Советской власти, который мы знаем. Не кровавый облик, не грозный, а добрый, отеческий, заботливый. Я не говорю уже о том, что Гайдар действительно великий стилист, замечательный человек и, пожалуй, одна из самых притягательных фигур во всей советской литературе».
«Как Бунин умудряется сопрячь прозу и стихи, всякая ли тема выдерживает этот жанр, как построен поздний Бунин и о чем он…Вспоминая любимые тексты, которые были для нас примером небывалой эротической откровенности»…
«Нам, скромным школьным учителям, гораздо приличнее и привычнее аудитория класса для разговора о русской классике, и вообще, честно вам сказать, собираясь сюда и узнав, что это Большой зал, а не Малый, я несколько заробел. Но тут же по привычке утешился цитатой из Маяковского: «Хер цена этому дому Герцена» – и понял, что все не так страшно. Вообще удивительна эта способность Маяковского какими-то цитатами, словами, приемами по-прежнему утешать страждущее человечество. При том, что, казалось бы, эпоха Маяковского ушла безвозвратно, сам он большинством современников, а уж тем более, потомков, благополучно похоронен, и даже главным аргументом против любых социальных преобразований стало его самоубийство, которое сделалось если не главным фактом его биографии, то главным его произведением…».
Смерть Лермонтова – одна из главных загадок русской литературы. Дмитрий Быков излагает свою версию причины дуэли, объясняет самоубийственную стратегию Лермонтова и рассказывает, как ангельские звуки его поэзии сочетались с тем адом, который он всегда носил в душе.