Инквизитор. Охота на дьявола - [99]

Бартоломе осторожно поставил ее на ноги.

— Вам все удалось? — переведя дух, спросила Долорес. Впрочем, в ее голосе слышалось скорее утверждение, чем вопрос.

— Да, — односложно ответил Бартоломе: он больше не хотел вспоминать о дьяволе.

— Я знала, — сказала она. — Я это знала. По-другому просто не могло быть. У вас по-другому просто не могло быть.

И снова Бартоломе видел в ее глазах искреннее восхищение. Боже, разве он был его достоин?! И неужели он должен был от нее отказаться? Бартоломе ощущал, что для него быть рядом с ней, держать ее в своих объятиях — величайшее наслаждение и утонченная пытка.

От внимательных глаз Долорес как будто не ускользало ни одно движение его души. Она испугалась, что сейчас ему удастся обуздать свой порыв, что сейчас он отстранится и вновь станет насмешливым и холодным, и только взгляд, полный нежности и грусти, будет выдавать его истинные чувства.

— Бартоломе, — тихо сказала она, — не оставляйте меня…

— Долорес, я обещал тебе, что никогда не причиню тебе зла, что в моем доме тебе ничего не грозит. Помнишь?

— В таком случае, я возвращаю вам ваше обещание!

— Девочка моя, ты сама не понимаешь, что ты говоришь! Что я могу принести тебе, кроме страданий? Я только разобью твою жизнь!

— Но вы уже разбили ее! Неужели вы хотите бросить меня среди обломков?

— Девочка моя, если бы ты знала…

Он хотел сказать ей, сколь многое их разделяет, какая громадная пропасть разверзлась у их ног, но со смешанным чувством радости и отчаянья понял, что его слова не произведут на нее никакого впечатления. Более того, он не сможет убедить даже самого себя. И себя-то он не сможет убедить в первую очередь… Разве существуют аргументы, которые могли бы объяснить, почему им нельзя любить друг друга?

— Если бы ты знала, — повторил он.

— А я знаю, знаю! — с вызовом ответила она. — Но я больше не хочу, чтобы вы мучились сами и мучили меня. Я хочу быть с вами, и мне все равно, грех это или нет, и мне не важно, что ждет меня после! Бартоломе, мы живем не прошлым и не будущим, мы живем настоящим. А в настоящем мы не можем жить друг без друга, и вы понимаете это так же хорошо, как и я.

— Девочка моя, ты хорошо подумала?

Он еще нашел в себе силы задать ей этот последний вопрос, а в ответ услышал страстный шепот:

— Только ты и никто другой!

Даже если бы ее ответ был иным — это уже ничего не могло бы изменить. В этот час он был победителем, он был триумфатором, и ничто в мире не заставило бы его отказаться от заслуженной награды.

* * *

Бартоломе разбудили отдаленные раскаты грома, словно где-то далеко по каменистой дороге катилась разбитая карета. Всполохи молний были еще слабыми, как будто в небе кто-то безуспешно пытался высечь огонь.

Дыхание Долорес было тихим, размеренным и спокойным. Голова Долорес лежала на его плече, и Бартоломе старался не шевелиться, чтобы не разбудить ее.

«Спи, любимая, гроза еще далеко».

Новая вспышка молнии на краткий миг озарила комнату. Бартоломе успел заметить, что Долорес слегка улыбается во сне. Приближавшейся грозе было не так легко прогнать крепкий сон юности.

«Спи, милая моя, быть может, гроза обойдет нас стороной».

Но нет, старая, разбитая повозка грозы с грохотом, неумолимо, катилась в сторону города. Ее колеса высекали искры из несуществующей мостовой.

Долорес что-то невнятно пробормотала, улыбка исчезла с ее лица, голова соскользнула на подушку. Наверно, сквозь сон она уже слышала грозовые раскаты.

«Не просыпайся. Не беспокойся. Гроза — это совсем не страшно».

Бартоломе обнял Долорес, словно стараясь оградить ее от всего неведомого, неотвратимого, надвигавшегося неумолимо, как рок. Для нее, такой юной и устремленной в будущее, его объятия раскрывали вечный, а для него были попыткой удержать краткий, ускользающий миг счастья в этом мире, где все висит на волоске и в любой момент может оборваться.

«Спи, маленькая, я с тобой… Надолго ли?»

Яркая вспышка озарила спальню, так что глазам стало больно. Не спасли ни тяжелые шторы, ни опущенный полог кровати. А затем раздался громкий треск, точно небесная твердь раскололась на тысячи частей и была готова рухнуть и погрести под обломками тех несчастных, что не смогли укрыться от карающей десницы судьбы.

Долорес, вздрогнув, проснулась.

— Что это? — тревожно спросила она. — Что?

— Ничего страшного, — отозвался Бартоломе. — Это просто гроза.

— Гнев Божий! — содрогнулась она.

Он коротко рассмеялся.

— Нет, — сказал он. — Не бойся. Это всего лишь гроза.

— Но ведь…

Бартоломе понимал, какая мысль мелькнула в ее головке. Он это предвидел. Он знал, что призрак людского и божеского осуждения будет являться ей. Такова плата за недозволенное счастье.

— Не бойся. Никто, ни Бог, ни дьявол не помешают нам.

И вновь молния разрезала небо на десятки неровных, изломанных частей, пророкотал гром, а затем хлынул дождь. Но среди шума дождя Бартоломе и Долорес различили и другие звуки: кто-то стучал во входную дверь. Сначала и он, и она подумали, что им показалось, но стук усилился, стал громким и яростным. Теперь ошибки быть не могло: кто-то отчаянно колотил в дверь руками и ногами.

— Кто может прийти в такую ужасную ночь?