Индюшка с бриллиантами - [25]

Из-за него меня снимали с работы! Да, это установлено. Но ведь и это он делал как друг, а не как заклятый враг. Не будь он мне другом, кто знает, каким бы гонениям я подвергался…

Гулял с моей женой. Она сама мне в этом призналась. Но ведь делал он это как друг, а не по злобе. Не будь он мне другом, он бы унижал мое достоинство, издевался над моей личностью…

Так что если порву с ним, останусь без друга — верного, незаменимого. А разве можно прожить без друга? Нет, невозможно. Лучше плохой друг, чем никакого! А друг мой не так уж и плох. Конечно, он допустил непозволительные оплошности, но как друг, без злого умысла, несознательно. Враг бы не просчитался, а сознательно вредил бы мне до полного моего уничтожения.

Да!

Разве враг побежит улаживать дело, если у меня опять возникнут неприятности? Разве враг будет искать мне работу, если меня уволят? Разве враг будет мирить меня с женой, если нашему семейному счастью угрожает опасность?

И где гарантия, что найди я нового, единственного, незаменимого, верного друга, он не станет строчить на меня доносы и строить козни мне на работе и совращать жену, а затем улаживать конфликты, находить мне новую работу и мирить с женой?

И что все это он будет делать сознательно, как друг?

Так неужто стоит лишаться старого друга из-за его невольных оплошностей?

Решено: не буду порывать с ним. Это окончательно и бесповоротно.

Теперь я уже знаю, что мне есть с кем поделиться мыслями и последним куском хлеба. Теперь я не боюсь гонений, увольнений, семейных бурь.

Тогда почему же я начал свою исповедь словами: «Был у меня друг?..»

Радой Ралин. Недогадливый царь Перевод Лидии Христовой

Как-то один царь решил водворить в своем царстве порядок и справедливость. Стал он советоваться с мудрецами да советниками, звездочетами да статистиками, но так ничего и не добился. Тогда он решил созвать своих подданных, почему они не занимаются спокойно своим делом, что их беспокоит?

— Как тут быть спокойными? — отвечали, словно сговорившись, хором и в одиночку, люди. — На каждого жителя царства написано как минимум семь-восемь доносов. После каждого доноса нас вызывают для объяснений. И все свое свободное время мы тратим на сбор доказательств и заверку сведений.

— И это все? — усмехнулся царь. — А я уж невесть что подумал. С этим мы покончим. Это нам под силу.

И он приказал вынести из государственных учреждений все доносы, вывезти за город и поджечь Царское слово — закон. Все, буквально все доносы, даже только что доставленные почтой, были преданы огню. Огонь поднялся выше пирамиды Хеопса. Ликующие люди пустились в пляс вокруг костра. Три дня и три ночи горели анонимные доносы. На четвертый день поднялся ветер и развеял пепел на все четыре стороны, и от страшных наветов не осталось и следа.

Но прошло некоторое время и народ опять стал проявлять беспокойство. Учреждения вновь наводнили доносы. Опять стали вызывать людей для дачи объяснений. Опять пришлось собирать доказательства своей невиновности.

Потому что благородный и справедливый царь был страшно непредусмотрителен.

Он не догадался уничтожить доносы вместе с доносчиками.

Росен Босев. Спокойствие Перевод Лидии Христовой

Девяносто, семьдесят, пятьдесят… где-то с тридцати километров в час стрелка падает до ноля — подпрыгивают вверх чемоданы, вздрагивают пассажиры, и наступает тишина. Приходит внезапное ощущение природы. Той самой природы, которая безмолвно проносилась за окном вагона.

Сидящий напротив толстяк вскочил, высунулся в окно, потом обернулся к нам, выпрямился, и в купе ворвался свежий воздух с равнины, послышался шелест пшеничных колосьев, замелькали красными бабочками тысячи маков, рассыпанных по полю.

— Семафор закрыт, — сообщил наш спутник.

— Может, авария?

Он снова высунулся в окно, и природа испуганно отступила, пряча свои поблекшие придорожные прелести, в силе которых и сама была не очень уверена.

— Отсюда не видно, — снова повернулся к нам наш спутник. — Но даже если это и авария, то несерьезная, потому что из дизеля никто не выходит.

«А нам какое дело!» — безмолвно прокомментировали сообщение пассажиры и тут же защелкали зажигалками, зашелестели газетами.

Почувствовав, что остался без слушателей, наш спутник стал разговаривать сам с собой:

— А может, это овца или какое-нибудь другое животное? Дай-ка посмотрю.

Вскоре он повернулся к нам и, взволнованно сообщил:

— Нет, не овца. К поезду бежит человек.

Мы были в последнем вагоне и вскоре услышали, как кто-то открыл двери, потом до нас донесся топот ног в коридоре.

А затем в купе заглянул веселый, разгоряченный от бега человек и спросил:

— Свободное место найдется?

Мы не ответили, потому что купе было наполовину пустое.

Вновь прибывший пассажир не обиделся на нас за молчание и довольно прытко для своих лет снял со спины рюкзак. Внезапный толчок поезда не сбил его с ног.

Семьдесят, восемьдесят, девяносто. Как будто и не останавливался, как будто ничего и не было.

Но спрятавшись за газетами, утопая в табачном дыму, мы ждали вопроса любопытного пассажира. И он непременно задал бы его, если бы не кондуктор. Он шел, не глядя по сторонам, и, наверное, прошел бы мимо, если бы любопытный толстяк не спросил: