Индивидуальная беседа - [7]
— Чего, чего! Ничего!
Начальник дотянулся до рюкзака, отстегнул клапан, достал письмо.
— Дождался?! — вскрикнул Колька, приподнимаясь в мешке на локоть.
— Да нет. Это тебе.
— Врешь!
— Тебе, тебе. Держи.
Колька взял, повертел.
— О-о-о! От Олега, от дружка. Помнишь, рассказывал? Где взял?
— Матушку видел твою в городе.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Ругается. Но письмишко тебе передала. Читай, читай, я пока банки открою.
Колька, прежде чем читать, скрутил ловко самокрутку, смочил языком, по привычке сплюнул и закурил…
…Потом свеча прогорела, они лежат в темноте, тихо журчит под раскладушкой вода. Начальник говорит:
— Вот, хотел тебя оформить на работу. Чтобы все было законно. Кадровик заартачился — года не хватает. Вот бюрократ!
— Может, на следующий год? — с надеждой спрашивает Колька.
— На следующий, на следующий! За год много воды утечет. Школу-то бросил? Бросил. Из дому ушел?
— Ушел, — соглашается Колька, залезая поглубже в спальник, а сам думает: «А-а! До осени еще далеко, до осени еще все рассосется, может быть…»
Так и думалось ему, что до осени еще далеко, а она — тут как тут. Вспыхнула последний раз тайга всеми мыслимыми красками и присмирела. Посветлела, неторопливость появилась в ней, достоинство. Хрустит под сапогом подмороженными за ночь травами, тускло сверкнет ледком на протоке. Другие к осени в город из тайги рвутся, так им все тут за полгода осточертеет — мошка, рюкзак, резиновые сапоги и каша без конца. В городе паровое отопление, ас-фалы, девушки, а главное — письма до востребования. А Кольку в городе одни неприятности ждут, он туда не рвется. Мать постаралась, и в детской комнате милиции он зарегистрирован как бродяга. Чего ему в город рваться?! Начальник тоже как будто туда не спешит. Вначале письма ждал — то вспыльчив был, то — задумчив, а к осени успокоился вместе с природой. Студентов по домам отпустил. Теперь ушел канавщиков снимать. Колька в избушке один…
Жутковато Кольке одному, да еще этот одичавший кот (забытый в прошлом году лесорубами) кричит дико на чердаке. Кажется, что кто-то ходит вокруг избушки в темноте. Надо идти с чайником к озеру за водой. Хорошо, что начальник не взял с собой ружье, есть еще четыре патрона. Колька позвал в темноту: «Кис-кис-кис». Но кот сразу затаился.
Сырые дрова долго не разгорались, шипели, трещали. Но тяга была отменная, и вот в трубе уже завыло, загудело, дрова вспыхнули, стали стрелять, так что, казалось, вот-вот плита развалится.
Колька подтянул поближе к плите раскладушку, открыл дверцу, стал греться, поворачиваясь к огню то левой, то правой стороной, блаженно зажмурил глаза. Протянул было к огню ноги, но сразу же поджал обратно — горячо. Зашумел чайник, от белья шел пар, нагревалась избушка. Колька закурил, вздохнул шумно, отогнул спальник и достал книгу: «Растения — индикаторы полезных ископаемых». И стал сравнивать то, что принес он из тайги сегодня, с теми, что нарисованы в книге. Сходства было мало
вато. Может, к осени цветы увяли и сильно изменили свой обычный вид? Он не стал их выбрасывать, вложил между страницами и снова спрятал книгу в спальник. Чайник еще не закипел, и Колька достал, опять же из спальника, но уже из другого угла, второй том «Записок Пиквикского клуба» и сразу стал простуженно хохотать над каждой страницей, кашлять. Он вертел от удовольствия головой, а в самых интересных местах втягивал сквозь зубы с восхищением воздух, отчего получалось: «С-с-с…» — быстро почесывал под мышками, приговаривая: «Вот, собака!» Вдруг отложил Диккенса, достал опять книгу о растениях, поднес поближе к огню, принялся рассматривать: «Вроде и те, а вроде и не те. А вдруг все же те — вот ведь обрадуется начальник!»
А чайник между тем закипел. Колька встал на раскладушке, дотянулся до полки, взял пачку чая, стал заваривать. За окном шумела ночная тайга, озеро расходилось вовсю, светилась пена прибоя. Озеро выплескивалось и било, било о камни сразу за избушкой.
Колька пил крепкий, несладкий чай, глядел с удовольствием на солидную горку заготовленных дров — хватит на случай непогоды. Трудно было поверить, что где-то в городе есть ванна и чистая простыня, есть мать, которая говорит отчужденно: «Ну что ты нашел у этих геологов? Вся жизнь у них на колесах». «На колесах!» — поддакивает отец и трясет головой…
Колька стал думать, что заварка и курево у него есть, на утро осталась целая куропатка, а днем он сходит, глянет — не попались ли налимы в сетку. Через два дня вернется начальник, и они будут выходить в город. Потом он стал просто глядеть на прогоревшие уже дрова, на пепел, на осыпающиеся угли. Возникали и тут же исчезали какие-то замки, острова, целые города даже. Закаты-рассветы, которых он не видел никогда, какие-то сказочные южные страны, где он не бывал никогда. То грустно ему становилось, то совсем хорошо — как два года тому назад, когда играл вечерний оркестр. Колька стал напевать:
Где солнце Мексики пылает, как опал,
Где в людях страсть пылает,
ххххх как огонь в камине,
Я никогда еще в тех странах не бывал…
Колька уже видел у геологов опал, опал пылать не может — мутноват, но все равно приятно было петь эту глупую песню, приятно было вспомнить, какие глупые песни нравились ему всего два года тому назад. От тепла, от выпитого чая его дыхание стало ровным и глубоким, глаза слипались, он хотел еще что-то вспомнить, но тут же уснул. Когда ночью в печке прогорело и он замерз, полез, не раскрывая глаз, в темноте и тишине в мешок и теперь уже по-настоящему уснул до утра…
