Иначе быть не могло... - [7]

Однажды после обеда Вера Александровна объявила:

— Сегодня, дети, к нам в гости прибудет Иван Калинович. Подождем его здесь, в столовой.

В ответ на весь дом поднимается радостный шум.

Иван Калинович был для нас почти сказочной, всемогущей личностью. Это он, директор городского театра, разрешил нам всем коллективом побывать на спектакле, когда приехали на гастроли столичные артисты. Правда, после этого он детдомовцев в театр больше не пускал.

В тот злополучный вечер на сцене шел «Король Лир». Когда король проклял свою дочь Корделию, одиннадцатилетний Андрейка вскочил и закричал:

— Она хорошая, честная, она лучше всех, не проклинай ее.

И громко, на весь театр заплакал.

В зале наступило замешательство. Некоторые повставали со своих мест, желая получше разглядеть, что происходит. Кто-то засмеялся. Кто-то зааплодировал. В общем, Андрейка чуть не сорвал спектакль. Когда закончилось последнее действие, Иван Калинович подошел к нам и сурово сказал:

— Теперь, ребята, баста. Подождете, пока организуем детский театр. А на спектакли для взрослых вас больше пускать не буду.

Это было очень обидно слышать, хотя мы и сознавали: наша вина. Частенько после этого простаивали мы у входа в театр, — авось, проберемся! — но это мало кому удавалось. И вот сегодня директор сам к нам придет…

Когда утих первый буйный порыв, все чинно уселись на скамейках. Правда, время от времени кто-нибудь вскакивал, выбегал из столовой — посмотреть, не идет ли, но возвращался ни с чем. День угасал, постепенно темнела за окнами зелень нашего сада, а мы все сидели… Сидели и ждали.

Не выдержала порывистая моя подружка Броня. Схватившись за светло-русые свои косички и подняв их кверху, она выбежала на середину столовой и воскликнула (где только она услышала эти слова?):

— Эх, и тяжела ты, шапка Мономаха!..

Да так и застыла: как раз в этот момент в дверях показался Иван Калинович. Он тоже остановился и удивленно смотрел на Броню, на всех нас. А мы на него. Его глаза за стеклами пенсне казались огромными, густые нахмуренные брови придавали лицу строгость. Но вот Иван Калинович подошел поближе.

— Это что еще за представление? Друзья, извольте объяснить мне, в чем дело…

Мы оторопели. Встали, как полагается при появлении старшего, а сказать ничего не можем.

И вдруг этот важный, неприступный, как нам казалось, дядя расхохотался. Он так хохотал, что его всего сотрясало, хохотал до слез. Наконец перевел дух, снял пенсне, вытер платком глаза, протер стекла и обратился к Броне, которая все еще стояла ни жива ни мертва посередине столовой и все еще держалась руками за свои косы, как за опору:

— Говоришь, шайка Мономаха тяжела? — Он повернулся ко всем нам. — А какого мнения, позвольте вас спросить, вы о ней, о шапке Мономаха?

И хотя никто из нас не знал, что это за шапка и кто такой Мономах, нам сразу стало весело, легко и хорошо с этим человеком. А Иван Калинович уже опустился на приготовленный для него стул, показал рукой, чтобы и мы сели, и начал рассказывать о театре: почему даже взрослые люди, не только дети, верят тому, что видят на сцене, для чего человеку нужен театр, для чего вообще нужно искусство…

Под конец услышали от него такое:

— Рос я, как и вы, без родителей. Тяжелое тогда было время, и тяжелая жизнь досталась таким, как я… Ваша судьба иная, вы счастливые, вы родились с революцией, у вас нет сиротства. Само государство о вас заботится.

Встал, походил немного и продолжал убежденно, разговаривая с нами, совсем как со взрослыми:

— Есть святое слово, ребятки, всего два слога в нем. И звучит оно почти одинаково на многих языках — «мама». Не забывайте же, ребята, ту мать, что вас растит и направляет на жизненный путь, — Родину-мать.

Его волнение передалось нам. Иван Калинович уже попрощался, пожелал нам успеха в жизни и ушел, а мы сидели притихшие…

Глава вторая

Когда мы подросли, нас перевели в Дом рабочего подростка и начали обучать ремеслам. Некоторых — шитью, а почти всех мальчишек и меня с Броней направили в мастерские, построенные рабочими литейно-механического завода специально для ребят.

Это было длинное одноэтажное здание с черепичной крышей и мелкими квадратиками стекол в окнах. Впритык к нему возвышалось здание повыше, с железной крышей, с трубами вагранок — это был литейный цех. Здесь же — печь для сушки опок и шишельная. К вагранкам пристроена железная лестница, а на ней — площадка для загрузки материалов. Отсюда видно все далеко вокруг, и как же интересно стоять здесь и наблюдать!

Механический цех в одноэтажном здании самый большой — здесь строгальные, сверлильные и токарные станки. На противоположной стороне, у окон, — верстаки слесарного цеха. У каждого станка, верстака — ящики для инструмента, а в точильной — наша раздевалка. Все в мастерских, начиная от земляного пола до станков, инструмента, окон, блестит чистотой, во всем чувствуется твердый порядок.

При входе висит портрет Ленина.

Новичков приводит сюда старший мастер, Андрей Тимофеевич. Подробно и обстоятельно объясняет, чему надо здесь научиться, и, указывая на портрет, заключает: «Это Ленин для вас сделал, и вы должны так учиться, чтобы оправдать его заботу о вас».