In vinas veritas - [33]

Словом, все было так замечательно, что под конец нашего мероприятия я затосковал о своей семье. Она должна была здесь присутствовать, чтоб увидеть, как могут совершенно нормально вести себя буржуи — капиталисты. Стюарт быстренько прочувствовал мое состояние и отвел меня на второй этаж к телефону.

— Звони своим. Не стесняйся, разговаривай, сколько хочешь, да не забудь привет от нас передавать.

А потом, когда позвонил домой и Саша, мы отправились обратно к Лари на ночлег. Стюарт нас вмиг домчал на своем лимузине. По пути мы обменялись восторгами по поводу великолепного вечера.

— Спасибо, старина, за такой прием, — это я произнес кодовую фразу, которой прорвал плотину восхищения, созданную в открытой русской душе нежненовгородца Саши. Он ликовал, что еда была превосходной, что выпивка была изысканной (пили мы только кофе, подразбавленный ликером «Шеридан»), что общество было приятным, будто мы были знакомы не один год, что это был просто настоящий праздник.

— Очень рад от Вас это слышать, — проговорил нимало не смутившийся Стюарт, — но уловил я некоторую долю сожаления, что приходится вам возвращаться вновь к житейским делам. А они отнюдь не веселые. В чем дело?

— Да задолбал тут один козел, хозяин этого богом забытого приюта. Одно радует, что через полтора суток уедем отсюда, — не вытерпел старпом.

— Может Вам помочь чем? — великодушно потряс кулаком Стюарт.

— Нет уж, сами справимся. Нам бы только день простоять, да ночь продержаться, — поспешно вставил свою реплику я.

Обменявшись на прощанье крепкими рукопожатиями, мы прокрались никем не замеченные в наши номера. Я засыпал исполненный радости с улыбкой на губах. В эту ночь мне приснился мой первый странный сон. Вероятнее всего, кошмар.

24

Начиналось все как обычно: пошли титры «ужасы моряков» и я оказывался на пароходе. Оглядывался по сторонам для приличия и с криком «хей — хо!» начинал участвовать в действии.

Наверно, у каждой специальности есть свои кошмарики, которые из профессионального энтузиазма преследуют по ночам утомленного труженика, пусть даже у него и совесть чиста. Учителя пропускают уроки, медики нечаянно режут у пациентов необязательные для удаления органы, летчики падают вместе с самолетами, таможенники неправильно оформляют документы, налоговики лишаются вдруг работы и заветных удостоверений, менты ловят — ловят нементов — и никак поймать не могут, судьи — … Впрочем, не важно.

Морякам снятся сны, что их гордый и мощный бриг вдруг начинает плыть по суше. Море кончается, кругом кусты и камни, а судно плывет со скрипом и ударами винта о скалы. Ужас! Самое время для пробуждения и похода в туалет. Или замены постельного белья и ночного гардероба, если не повезет.

Я стоял на корме парохода, название которого никак не мог вспомнить. Кругом вода, народ суетится, создавая видимость работы. Я тоже начал придумывать, что мне необходимо сейчас проделать в машинном отделении. Как, вдруг, вижу по бортам судна берега. Ура! Значит я на речном флоте, значит я в своей молодости.

Хорошо ездить по рекам. Куда ни взглянешь — красота: деревья, поля, кривые сараи, эвересты гниющих бревен, интеллигентные неандертальские мальчишки с улюлюканьем бросают по пароходу камнями, притворяющиеся задумчивыми вислоухие собаки. Это, если по нашим водным артериям. А если по зарубежным — то, конечно, можно за борт вывалиться от однообразия и скуки.

Мы шли по нашей реке, но берега как-то подозрительно становились все ближе к бортам. Я оставил идею спуститься в подвал и прямиком направился в рубку. На речном флоте такое поведение не возбраняется — там нет ни одной кислой рожи седовласого европейца — капитана. А если бы появилась, то я его лично бы выбросил за борт с криком: «Что русским хорошо, то немцам — смерть!»

На мостике было пусто, поэтому я стремглав бросился к шишке (той части судна, заменившей штурвал). Покрутил ее, выравнивая судно, как мог, призывая на помощь опыт моей давнишней плавательской практики. Навыки судовождения оказались несколько утраченными: кормой мы зашелестели по береговым кустам, потом винт замолотил по дну. Я втянул голову в плечи, но на удивление пароход никуда не наваливался и даже скорость не потерял. Помчались, как судно на воздушной подушке прямо по полю. Я, потея, норовил выправить курс и вернуться в русло реки — неудобно будет перед встречными пешеходами рассекать тут на такой бандуре. Тщетно. Плюнул на это дело и поехал дальше.

— Браво, браво, — раздался из штурманской язвительный голос.

Я вздрогнул от неожиданности: мне казалось, что я здесь в одиночестве. Кто же это может быть? Конечно, капитан, Валерий Иванович Логвинов. Вот, кстати, и он сам, но, почему-то, совершенно в противоположном голосу углу. Валерий Иванович появился у двери на крыло левого борта. Как обычно, с папиросой в одной руке, носовым платком в другой, в огромных очках с толстыми линзами. Он удивленно посмотрел на меня, но не сказал ни слова. Все правильно, покойники редко разговаривают — ведь погиб он уже давным-давно.

Кто же тогда подал свой противный голос? Я, боясь оторваться от шишки, заглянул в штурманскую, вытягивая шею. Кроме сгустка темноты ничего не рассмотрел, как ни старался.