Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [94]
Конфликты между участниками движения за охрану памятников и церковными властями из‐за доступа к предметам религиозного искусства достигли особой остроты после 1910 года, когда новое руководство Русского музея им. Александра III начало кампанию по сбору крупнейшей коллекции русского религиозного искусства. Эта кампания дала впечатляющие результаты: новая идеология «национального» публичного музея (в противоположность Императорскому Эрмитажу) обеспечила бурный приток пожертвований. Например, в 1912 году общая стоимость того, что музей получил в дар и по завещаниям, а также приобрел на пожертвованные деньги, была более 200 тыс. рублей: эта сумма почти в семь раз превышала средства, обычно выделявшиеся из бюджета музея на приобретение экспонатов. После того как в 1913 году музей стал обладателем знаменитой коллекции икон Николая Лихачева (эту покупку финансировал сам Николай II), его отдел христианского искусства стал одним из богатейших в Европе[695].
И все же формирование музейной коллекции было чрезвычайно сложным делом: главный хранитель музея П. И. Нерадовский, который сам был хорошим живописцем, известным в художественных кругах Москвы и Петербурга, в своих мемуарах живо описывает свои попытки приобрести те или иные предметы для музейного собрания, конкуренцию с частными коллекционерами и спекулянтами, наживавшими состояния на «иконной лихорадке», и даже сопротивление излишне ревностных охранителей религиозного искусства, включая вездесущую Прасковью Уварову[696]. И все же самым серьезным препятствием оставалось нежелание церковных властей открывать перед художниками и археологами двери ризниц: ни статус музея, ни публичное признание его роли не помогали преодолеть сопротивление со стороны церкви. Вмешательство царя иногда позволяло археологам получить те или иные выдающиеся предметы для их демонстрации в музее[697]. Покровительство императора было чрезвычайно мощным рычагом, но даже и оно не всегда помогало. В отсутствие законных способов приобретения экспонатов для музея хранители нередко отправлялись по церквям и в нарушение церковных канонов покупали вещи из церковных ризниц. Факт этих покупок подтверждается архивными документами Русского музея, а именно отчетами хранителей с подробностями приобретения предметов из различных церковных хранилищ[698]. Сотрудники музея предпочитали покупать вещи, не зафиксированные в описях, что упрощало проведение сделок[699]. Помимо этого, Русскому музею приходилось прибегать к содействию частных торговцев иконами, что было не всегда безопасно. Нерадовский, имевший хорошие связи в тесном мирке собирателей икон и торговцев ими, полагался на личные знакомства, благодаря которым были получены многие экспонаты; нередко это был самый действенный способ приобретения действительно уникальных предметов. Однако вся неофициальная система покупки экспонатов для главного национального художественного музея была едва не погублена вследствие случая, о котором речь пойдет далее.
Приобрести икону представляло собой лишь полдела; куда важнее было отчистить ее – снять с нее многочисленные слои позднейших записей и лак, которым иконы покрывали для сохранности. Лишь немногие специалисты могли распознать подлинный шедевр, скрывавшийся под толстыми слоями краски, олифы и пыли, и раскрыть первоначальное изображение. Техника расчистки икон была разработана достаточно поздно, вследствие чего «открытие» русской иконописи в начале XX века носило двоякий характер: в широком смысле – как выявление художественной значимости икон и в более узком смысле – как разработку приемов раскрытия оригиналов. Как отмечал специалист по русской и византийской иконописи Н. П. Кондаков, до того как эти приемы стали известны, «мы изучали олифу, а самой сути и не подозревали»
