Империя - [264]

Глава XLII ДОМ МОЙ ДОМОМ МОЛИТВЫ НАРЕЧЕТСЯ

— Успокойся, Маркус. Перестань путаться под ногами. Придет твое время.

Марк шел по тоннелю, покрытому инеем. Преторианец то заходил вперед, то отставал на шаг. Сципион, Велиал, Асмодей и Авера двигались ровной линией след в след за своим хозяином.

— Когда я смогу разделаться с ним?

— Маркус, Маркус, Маркус. Терпение. Ты просто еще не понимаешь, что время для тебя не враг. Теперь ты можешь ждать, а он — нет. Скоро, совсем скоро.

Они вышли к огромной пропасти, дна которой не было невидно. По стене спиралью вниз уходила винтовая лестница. Снизу, из темноты и неизвестности, из самых глубин мрака доносились истошные крики и безнадежные мольбы о помощи, в которых слова раскаяния перемежались воем. Марк остановился у края пропасти и некоторое время наслаждался невыносимыми воплями.

— Прекрасное место для них, не правда ли?

— Да, милорд, — в один голос ответили все, кроме Маркуса. Марк повернулся к стоящему в стороне преторианцу, слегка ухмыльнулся и стал спускаться по ступеням.

— Скоро, Маркус. Скоро.

* * *

Довольно просторный, но скромный по меркам римлянина дом расположился на окраине города рядом с садом, который жители называли Гефсиманским. Луций сидел за столом, а Мария нежно обнимала его сзади, водила рукой по заросшему щетиной лицу и слегка трепала по косматой голове.

— Ты изменился, — она нежно поцеловала генерала в щеку.

— В какую сторону? — натянуто улыбнулся он.

— Нужно привести тебя в человеческий вид, — Мария поставила перед ним медный тазик с горячей водой.

— Все, как прежде. Я почти забыл об этом. Рабы, слуги, подчиненные — все стали на одно лицо, казались мне какими-то однообразными, скучными. В последнее время я даже не мог ни с кем поспорить. Представляешь? Спросишь, например, у чиновника или сенатора что-нибудь поперек его мыслей, а он улыбается, поддакивает, соглашается со всем, что ему ни предложишь.

— Они боялись тебя, да и сейчас боятся, — Мария опустила полотенце в горячую воду и затем приложила к его лицу.

— Ты ушла, потому что тоже боялась?

— Да, — робко ответила она. — Ты стал другим.

— Марк сделал меня таким.

— Он только подтолкнул тебя к этому, а все остальное ты сделал сам, Луций. Когда я тебя встретила, ты был другим. В твоих глазах был огонь. Когда я уходила, твои глаза были мертвы.

— А сейчас? — он повернулся к ней, не моргая.

— Сейчас в них живет надежда, — она улыбнулась и поцеловала его в лоб.

— Мария, скажи мне, кто ты? Я хочу знать. То, что ты не племянница Марка, это понятно. Но ни он, ни тот, с кем я сейчас, не рассказывают о тебе ничего.

— Я была танцовщицей, Луций. В Германии — может, помнишь? Ты тогда спас меня, — она опустила взгляд.

— Прости, но нет, не помню.

— Я была рабыней для увеселения мужчин, Луций. Долго рассказывать, как и почему я попала в рабство, но в итоге я очутилась в Германии, в доме, где что-то праздновали. Там мы впервые и встретились. Марк тогда выкупил меня и позже познакомил нас. Он просил ничего не говорить тебе и называться его племянницей. Вот и все. Мне было хорошо с тобой. Я любила и люблю тебя. Но когда ты стал меняться, превращаться в того, кем быть не должен, я испугалась. Нет, не за себя — за тебя. Михаил объяснил мне, чего хочет Марк, и мне пришлось уйти. Ради тебя, — она закрыла лицо руками и всхлипнула. — Теперь, когда ты знаешь, кем я была, ты не будешь со мной.

— Глупости. Не судите, и не судимы будете. Я не хочу знать того, что было до меня. Я знаю то, что было со мной, и мне этого достаточно.

Он снял с лица полотенце, положил его на стол и встал со скамьи. Мария бросилась к нему, привстала на цыпочки и поцеловала.

— Как же я скучал по тебе.

— И я по тебе скучала, — она снова заплакала.

— Теперь нас никто не сможет разлучить. Я обещаю!

Она доверчиво кивнула и вытерла слезы.

— Послушай, мы в этом доме уже столько времени. Ты живешь здесь одна?

— Нет, с Мартой. Учитель исцелил ее. Она была очень больна. За это он попросил ее приютить меня.

— Исцелил? Да, это он может. А где она сейчас?

— Сегодня большой праздник. Скорее всего, она в храме, где сейчас находится полгорода.

Вдруг дверь с грохотом распахнулась и с размаху стукнулась о стену. В дом влетели Петр и Фома. С обоих ручьями лился пот, лица были красные и разгоряченные.

— Беда, Луций! Беда! — орали во весь голос оба. — Учитель! Учитель!

— Что с ним?!

— Он громит храм!

— В каком смысле?!

— Пойдем, все сам увидишь. Мы боимся, что первосвященник приведет солдат. Тогда точно беда!

— Остальные с ним?!

— Почти все, кроме Иуды, он куда-то делся. Может, его схватили? Мы пока не знаем.

— Ясно, — Луций повернулся к Марии. — Мне нужно идти. Но я вернусь.

* * *

Они бежали по улочкам к центру Иерусалима, к главному храму. В нем, как уже стало известно Луцию, все сразу пошло не так, как надо. Пришедшие к Иисусу люди не просили его творить чудеса и читать им проповеди — они обвиняли его в том, что он самозванец, что дает надежду безнадежным, что называет себя царем и сыном Бога. Он слушал их, не произнося ни слова, а они все поносили и поносили его. Они хотели, чтобы он доказал священникам, что говорит правду, но случилось немыслимое. Храм был обнесен большой стеной, а пространство внутри него разделено на дворы, самый большой из которых находился по центру. Местные купцы и менялы нашли этот двор подходящим для своих торговых целей, из-за чего повсюду на нем продавались животные для жертвенной подати и стояли разменные лавки для обмена храмовых монет. Шум и гам поглощал любого, приходившего сюда. Синедрион и Каиафа не только снисходительно смотрели на храмовую торговлю, но и поощряли ее. И когда народ привел сюда Иисуса в ожидании, что тот даст первосвященникам доказательства своего божественного происхождения, учитель в гневе стал переворачивать столы и выгонять продающих и покупающих.