Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза - [20]
Имперские этнографы разделяли с большевиками тот взгляд, что человечество эволюционирует в порядке прохождения стадий исторического развития. Кроме того, видные представители обеих групп считали экономические структуры и отношения детерминантами культурных и социальных форм и движущей силой изменений. Эта общность идей не была случайной. Некоторые из антропологических теорий, сформировавших русскую этнографию в конце XIX века, вдохновляли также Маркса и Энгельса. Маркс с большим интересом читал Льюиса Генри Моргана с его идеями периодизации «прогресса в истории человечества», и русские этнографы тоже обсуждали эти идеи. Культурно-эволюционистские теории Эдварда Б. Тайлора – особенно его положение, что все народы независимо от расы проходят одни и те же стадии «дикости, варварства и цивилизации», – повлияли и на работу Энгельса по истории культуры, и на идеи русских этнографов о стадиях культурного развития (Тайлор в 1880‐х годах жил в Петербурге и сотрудничал с членами Отделения этнографии)[126].
Но у этнографов и большевиков были разные представления об эволюционном развитии, и они описывали эволюционизм в разных терминах. Штернберг и другие последователи культурно-эволюционистской школы пытались картографировать народности империи соответственно месту каждой из них на «всемирной лестнице культуры». Этнографы спорили о том, какие народы считать народностями (объединенные языком, культурой, религией или физическим типом или только обладающие национальным самосознанием), и пытались понять процесс сплочения племен в народности. Ленин и другие большевистские теоретики, напротив, утверждали, что разные типы этноисторических групп соответствуют разным стадиям социально-экономической организации, перечисленным Марксом и Энгельсом, – первобытному коммунизму, феодализму, капитализму, социализму и коммунизму. Ленин писал о родах и племенах «феодальной эпохи», о возникновении и развитии народностей, национальностей и наций в условиях капитализма. (Но только в 1920‐х и 1930‐х годах эти термины стали систематически связываться с конкретными стадиями развития в марксистской теории.) Этнографы опирались на работы британских и американских культурных эволюционистов, чтобы понять связь между «современными» культурами и их «первобытными» предшественницами, и изучали то, что марксистские мыслители считали частью надстройки, – культуру, структуры родства и язык. Большевики же больше всего интересовались социально-экономическими условиями, порождающими различные типы национальных движений. Ленин считал, что национальные движения могут быть прогрессивными силами перемен на позднефеодальной и раннекапиталистической стадиях развития общества, но становятся реакционными на позднекапиталистической и социалистической стадиях.
Когда Россия вступила в Первую мировую войну, важность языка национальности возросла. Различные организации и индивиды, в том числе Вудро Вильсон, германское правительство и большевики, провозгласили принцип «национальных прав». Было неясно, в чем состоят эти права, но еще менее ясно, какие группы – нации, национальности, народности или племена – ими обладают[127].
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА И МОБИЛИЗАЦИЯ НАУКИ
Экономические и организационные потребности Первой мировой войны облегчили налаживание тесного сотрудничества между экспертами и правительствами по всей Европе и привели к новым, более активным мероприятиям по организации, инвентаризации и мобилизации народов и ресурсов. Новые области прикладных общественных наук, до 1914 года боровшихся за правительственную поддержку, были признаны полезными для государства. Экономисты, географы и антропологи во Франции, Германии и Британии обеспечивали свои правительства картами и описями ресурсов своих стран[128]. Российские эксперты, включая членов ИРГО и Академии наук, тоже сорганизовались для помощи военным усилиям правительства, но их участие было более ограниченным, чем у их европейских коллег. Царский режим не был склонен пользоваться услугами российских профессионалов и по-прежнему полагался в управлении делами тыла прежде всего на военных экспертов и чиновников.
Гигантские потребности войны привели к экономическому кризису в Российской империи. До 1914 года Россия сильно зависела от Запада, особенно от Германии, в производстве оружия, машиностроении, высоких технологиях и даже добыче сырья. С началом войны импорт прекратился[129]. Западные окраины, где концентрировалась промышленность, были быстро захвачены Германией, что еще более усложнило экономические проблемы[130]. Царский режим не знал, можно ли найти внутри России важные природные ресурсы, в том числе необходимые для производства боеприпасов; Николай II и его предшественники не поддерживали детальных научных исследований производительных сил империи
