Империя, которую мы потеряли. Книга 1 - [131]

Имея такие достаточно неплохие позиции в будущем споре за Польшу и Украину — Австро-Венгрия, тем не менее, вела себя достаточно пассивно на этом направлении. Тому были причины.

— Австро-Венгрия никак не могла сделать выбор между польским и украинским проектами, конфликтующими между собой и поддерживала оба

— Австро-Венгрия понимала, что она намного слабее России, и в открытом противостоянии обречена

— Главный, на мой взгляд, аргумент — Австро-Венгрия не без оснований полагала, что Россия стоит на пороге революции, и эта революция с большой долей вероятности приведет к отделению национальных окраин. Вот почему — Австро-Венгрия скорее поддерживала русскую революцию, чем национальные движения — хотя и национальные движения тоже. Здесь у дунайской монархии был еще один сильный аргумент — австрийские социалисты были вполне легальны и даже участвовали в формировании австрийских правительств.

История участия Австро-Венгрии в русском социализме будет частично раскрыта в другой статье, здесь отмечу только то что мы почему-то сконцентрированы на Германии и ее поддержке большевиков — в то время как напрочь забываем об Австро-Венгрии и ее поддержке эсеров. А она была. Почему то именно в Вене — любил жить Троцкий, именно в венских кафе он играл в шахматы на деньги. С Веной связано немало судеб «народнической» волны русской эмиграции — советская историография сконцентрирована на Ленине и большевиках, но напрочь забывает об эсерах и народниках, как будто их всех разгромили и расстреляли. Нет, сидели и были повешены единицы, остальные были вынуждены уехать в Европу, многие осели в Вене. В деле об убийстве в Сараево — отовсюду торчат уши русской эмиграции, там замешаны опытные, с десятками лет террористического стажа народники и эсеры, там замешан сын Кибальчича. Уже после 1991 года мы узнали про Парвуса — но почему то история умалчивает про Евгения Цивина, через которого шло финансирование партии эсеров, и именно от австрийских спецслужб.

Да что говорить, если в 1914 году министром внутренних дел Австро-Венгрии был социалист, что в Германии было немыслимо. И именно он занимался лично переправкой российских социалистов, в том числе Троцкого в нейтральные страны, именно он дал команду выпустить арестованного в Кракове с пистолетом Ленина.

Наконец не надо забывать, что в отличие от Германии именно у Австро-Венгрии был территориальный конфликт с Россией, по крайней мере, на трех направлениях — это Балканы, это Польша и это Украина.

А итогом всего, итогом исторического пути Империи стало вот что…

Но самым ужасным были санитарные поезда, которыми мне пришлось пользоваться дважды или трижды. Боже, как мало походили они на те хорошо освещенные, стерильные санитарные поезда, на фоне которых в начале войны в платье сестер милосердия фотографировались эрцгерцогини и благородные дамы! Те, что мне, содрогаясь, пришлось увидеть, состояли из обыкновенных товарных вагонов, с узкими щелями для воздуха вместо окон, освещенных внутри коптящими керосиновыми лампами. Рядами вплотную стояли примитивные нары, и все они были заняты стонущими, потными, мертвенно-бледными людьми, которые хрипели от недостатка воздуха и густого запаха экскрементов и йодоформа. Солдаты-санитары скорее бродили, чем ходили, — настолько были переутомлены; не было и следа от белоснежного постельного белья с тех фотографий. Прикрытые давно пропитанными кровью грубошерстными одеялами, люди лежали на соломе или жестких нарах, и в каждом таком вагоне среди стонущих и умирающих было уже по два или по три покойника. Я разговаривал с врачом, который, как он мне признался, был, оказывается, стоматологом из маленького венгерского городка и уже много лет не имел хирургической практики. Он был в отчаянии. Он заранее телеграфировал на семь станций, сказал он мне, по поводу морфия. Все уже израсходовано, и у него не хватит даже ваты и свежих бинтов до будапештского госпиталя, который будет только через двадцать часов. Он попросил меня помочь ему, так как его люди падали от усталости. Я попытался, как мог, но сумел быть ему полезным лишь тем, что выбегал на каждой станции и помогал принести несколько ведер воды, плохой, грязной воды, предназначенной, собственно, только для локомотивов, но теперь даже эта вода была словно бальзам — необходима для мытья людей и пола от постоянно капающей на него крови. Ко всему этому для солдат из самых разных стран, угодивших в этот гроб на колесах, прибавлялась еще одна особая трудность — из-за вавилонского смешения языков. Ни врач, ни санитары не знали славянских языков; единственным, кто здесь хоть как-то мог быть полезен, был седовласый священник, который — пребывая в таком же отчаянии, как врач из-за отсутствия морфия, — в свою очередь взволнованно жаловался, что не может исполнять свой святой долг, ибо у него нет масла для последнего причастия. За всю свою жизнь он не причащал так много людей, как за этот последний месяц. И от него я услышал слова, которые никогда затем не забывал, произнесенные с жесткой, горькой интонацией: "Мне уже шестьдесят семь лет, и я многое видел. Но я считал невозможным подобное преступление человечества".