Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США - [49]
тивником всякого человеческого прогресса9. С тех пор как в политической и в экономической теории все чаще стало встречаться мнение, что большие пространства можно эффективнее интегрировать за счет торговли, нежели политической властью, долгое время первый способ интеграции полагался неимперским. Благодаря кантовскому произведению новые представления об интеграции больших пространств вследствие экономического обмена были объединены с императивами обеспечения мира и свободы. Теория демократического мира стала моделью обратной концепции имперского мира: она исходила из системы, состоящей из многих государств, стремящихся к мирному сосуществованию путем установления в них определенного политического порядка, а именно демократии10.
Роберт Купер недавно развил эту теорию в модель постмодернистского государственного порядка, однако одновременно сделал относительными ее притязания на действенность11. «Мир» постмодернистской государственности, по мнению Купера, преимущественно ограничивается лишь Европой. Помимо него остаются те «миры», в которых, как и прежде, действуют правила государства эпохи модернизма: постоянная борьба за выживание против акторов, существующих по тем же правилам. Эти правила были сформулированы Джоном Миршаймером так, что лишь глобальное господство одной из великих держав действительно могло бы положить конец угрозе гегемониальных войн12. Тем самым Миршаймер, пусть и ex negativo[83], привел доводы самооправдания империи, переформулировав их с точки зрения «реалистической школы» международной политики. Будто бы являющейся единственным надежным гарантом устойчивого мира.
В своем провокационном эссе «Власть и безвластие» (2003) Роберт Каган противопоставил друг другу миры политики эпохи постмодернизма и эпохи модернизма в том виде, в каком описывал их Купер, обозначив их как миры Иммануила Канта и Томаса Гоббса соответственно, а также заявил, что США должны будут в дальнейшем действовать в гоббсовском (анархическом) мире взаимного недоверия и постоянной готовности к войне, в то время как европейцы останутся в мире-парадизе Канта. Центром рассуждений Кагана является, тем не менее, мысль, что оба мира не могут существовать отдельно, а мир в Европе будет гарантирован лишь способностью США вести войну13.
Таким образом, и здесь США выступают наследниками великой империи, которая принимает на себя гарантию мира на огромных пространствах в качестве центральной легитимации своей претензии на господствующее положение — только этот мир в случае демократической империи существует за счет отстаивания и поддержания прав человека. Они пришли на смену претензиям на цивилизирование, которые в прошлом зачастую выдвигались империями. При этом без изменений продолжают существовать обещания процветания, которые также имеют давнюю традицию. Эти ценности всегда стоят в центре, но их можно обеспечить, только если установлен мир; таким образом, установление имперского мира служит тому, чтобы реализовать эти ценности на практике. Следовательно, почти все империи не ограничивают оправдание своего существования лишь миром, а квалифицируют его, связывая с ним и другие свои миссии.
Имперская миссия и сакралъностъ державы
Все империи, существовавшие длительное время, ради оправдания своих действий избирали некую всемирно-историческую задачу, миссию, которая претендовала на космологическое или божественно-историческое значение. Ге- гемониальные державы ни в какой миссии не нуждались, империи же, напротив, не могли без нее обойтись. Идеологическая мощь использовалась гегемониальными державами в противостоянии с конкурентами и имела прежде всего внешнеполитическую функцию. Имперская миссия, напротив, была обращена к людям внутри империи, в первую очередь в ее центре. Более, чем что бы то ни было, однако, она являлась самовнушением для политических элит, из которого они черпали убежденность и энергию для продолжения имперского проекта.
Имперскую миссию, святую историческую задачу или же теологически оформленную миссию мировой империи, конечно, можно рассматривать под рубрикой «идеология» и пытаться обнаружить здесь ядро империалистического проекта, ведь затем оно будет, как правило, идентифицироваться лишь как низкий, чисто материальный интерес. Если же понимать под идеологией необходимый самообман политических и общественных акторов относительно ограниченности их целей и устремлений, как это предлагал сделать Карл Маркс во вступительных замечаниях к своей работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»14, то рассмотрение имперских миссий с позиции критики идеологии может быть продуктивным и многое разъясняющим. Однако идеология может быть легко идентифицирована и как обманные или маскирующие маневры15, предпринимаемые небольшой группой власть предержащих, чтобы ввести в заблуждение широкие массы относительно истинных целей и намерений имперской политики. Так как амбициозная идеологическая концепция марксовской теории в этой перспективе восходит к теории эпохи французского Просвещения о священниках- лицемерах, она в данном случае принципиально отказывается от понимания имперских миссий как идеологии. Критика идеологии в связи с теориями экономического империализма регулярно приводит к тому, что вся сложность имперской политики редуцируется до простого отстаивания своих интересов некоторыми из акторов.
