Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США - [47]

Ограничение военной власти, столь типичное для истории Китайской империи, конечно, было возможно лишь потому, что Китай не вступал в конфронтацию с конкурентами за гегемонию в контролируемом им «мире», а смог сконцентрироваться на охране «имперских варварских границ» (Юрген Остерхаммель). Этим геополитическим базовым условиям благоприятствовало одновременно и внедрение конфуцианской чиновной этики: из-за своих базовых положений конфуцианство было не подходящим для активистской политики, которая потребовалась бы при условиях гегемониальной конкуренции, а агрессивную внешнюю политику оно отвергало из принципа.

В течение длительного времени главные угрозы для Китайской империи исходили не извне, а изнутри. Так, в конце эпохи Хань это привело к свержению центральной власти и возвышению потомственного дворянства, разделившего единую административную структуру империи93. Торговля и обращение золота, важнейшие средства интеграции имперского пространства, рухнули, и Китай распался на северную и южную части[77]. Характерно, что восстановление единства империи при династии Суй и ранней династии Тан (618-907)94 было связано с обновлением конфуцианской чиновной этики: при Суй были введены письменные экзамены на звание чиновника, таким образом, внутри бюрократии создали элиту, выделявшуюся своими научными познаниями. В финале правления династии Тан из-за возвышения местных командующих

войсками военная власть опять приобрела более серьезное значение, и империя развалилась вновь. Последовали времена «десяти династий», когда особенно сильную политическую раздробленность испытал Юг, пока династии Сун (960-1279) не удалось восстановить единство империи95. Тогда это вновь было связано с интенсификацией торговли и усилившимися денежными потоками, обновлением чиновной этики96. Этот образец цикла повторялся вплоть до столкновения Китая с европейскими державами. В их лице, а также в лице модернизированной по западному образцу Японии проявились затем и конкуренты Китая в борьбе за гегемонию, что требовало придания куда большего значения военной власти, нежели это до сих пор делалось на протяжении двух тысячелетий.

Какие именно источники власти имеют решающее значение для взлета и стабильности империи, таким образом, зависит как от внутренних факторов, так и от внешних обстоятельств. Между ними существует асимметричная связь, которая и оказывается соответствующим «резоном» для империи. Пространство действий, в пределах которого успешно функционируют или терпят крах имперские элиты, определяется именно этим специфическим имперским резоном. Он является конкретизацией того, что здесь повсеместно обозначается как логика мирового господства.

Процесс цивилизир ования и варварская граница: признаки и задачи имперского порядка

Огромные, а теперь по-настоящему глобальные политические структуры сталкиваются с усиливающимся требованием их оправдания. Если же пространство структур невелико, как, например, у городов или же у мелких и средних государств, то оказываются спорными многочисленные участки границы, в связи с чем могут вестись войны, однако базовая структура политического порядка под сомнение не ставится. Небольшие политические структуры получают дивиденды от осознания того, что они являются чем-то естественным и само собой разумеющимся; для крупных систем это не подходит. Там сказывается разница в уровне развития центра и периферии, что тем более бросается в глаза, чем большую территорию предстоит объединить политически или экономически.

Вполне нагляден при этом момент господства в рамках данного порядка. Теми, кто внутри него являются подчиненными, он воспринимается совершенно иначе по целям и смыслу, нежели в тех небольших структурах, где центры власти взаимно сбалансированы за счет их большого количества: существование иных политических объединений избавляет каждого из них от необходимости специального самооправдания1.

Напротив, в крупных структурах претензия центра на господство и владычество над периферией приводит раз за разом к вопросам, если вообще не к отрицанию главенства центра. Примером тому является вопрос, который Иоанн Солсберий- ский задавал императору из Штауфенов Фридриху I[79]: «Кто назначил немцев судьями наций? Кто дал этим неотесанным и диким людям право по прихоти своих властителей мнить себя выше смертных?»2 Тут же данный ответ гласил: никто; немцы сами заняли такое место, им не принадлежащее, и чем раньше будет покончено с их дерзостью, тем лучше. Совершенно так же, должно быть, согласно версии Тита Ливия, Ганнибал высказывался о римлянах, когда они собрались поставить перед ним такие же политические ограничения, как и перед его предшественником Гасдрубалом: «Этот в высшей степени бесчеловечный и очень высокомерный народ хочет властвовать повсюду, решать везде. Он всегда намерен за нас решать, с кем нам воевать, а с кем мы должны быть в мире. Он стесняет и загоняет нас в границы к горам и рекам, которые мы не должны пересекать; а сам границ, установленных им же, не соблюдает»3.

Когда порядок, установленный на обширном пространстве, обеспечивается и направляется имперским центром, последний подвергается нападкам за своеволие и получение односторонней выгоды. Вне зависимости от того, справедливы ли эти упреки или же нет, следует спросить, как могут быть легитимизированы имперские порядки на фоне антиимпер- ской критики?