Императорский Китай в начале XV века - [131]

В «Мин Тай-цзун ши лу» встречаются многократные упоминания об инонациональных воинских отрядах на китайской службе близ северо-западных рубежей. В частности, в императорском указе от 31 октября 1403 г. говорится о многочисленности монгольских кавалеристов в империи [23, цз. 24, 442].

Китайские власти предпочитали не вмешиваться во внутренние порядки «перешедших и присоединившихся» на северо-западе, оставляя их племенную и клановую структуру и сложившиеся формы господства и подчинения. Отношениям представителей социальной верхушки некитайского населения с императором придавалась характерная для феодализма личностная окраска: император выступал сюзереном, берущим их на службу. В связи с этим им разрешалось, в отличие от китайских генералов и офицеров, посылать двору «дань» и получать ответные подарки. В данном случае можно усмотреть близкую связь с тактикой, применявшейся китайцами на внешнеполитической арене[62].

Особое положение, предоставлявшееся некитайскому населению на северо-западе страны, преследовало цель более прочного «единения» с ними в борьбе с их зарубежными собратьями. В одной из инструкций командующему войсками в Ганьсу Сун Шэну говорилось: «Единение с пришедшими и присоединившимися является особой [заботой] императорского двора. Отсутствие единения вызывает стыд и огорчения, а также ведет к несоблюдению пути покорности сдавшимися и присоединившимися к нашим пределам» [23, цз. 43, 681]. Однако отмеченное «единение» мыслилось не только как укрепление союза. Оно предполагало в конечном итоге постепенное приобщение инонационального населения к китайским нормам и обычаям. Предпринимаемые в этом направлении шаги в начале XV в. не были систематическими. Но все же их можно обнаружить в политике правительства Чжу Ди.

Людям различных национальностей «даровали» китайские фамилии. Первый указ, изданный Чжу Ди по этому поводу, относится к октябрю 1403 г. и касается монгольских воинов, служащих в Китае [23, цз. 23, 427–428]. Подобная практика наблюдалась и впоследствии. Причем «дарование» фамилий могло производиться как в виде награды за заслуги, так и без особого повода [23, цз. 44, 692, цз. 107, 1380–1381]. Инонациональным «главам» и «вождям» предоставляли китайские военные чины и звания. На них был также распространен существовавший в китайской армии порядок передачи офицерских чинов по наследству [23, цз. 77, 1041]. Интересно отметить и попытку привлекать солдат некитайского происхождения к земледельческому труду, т. е. приобщать их к системе военных поселений [23, цз. 130, 1610]. Расположение китайских властей к «пришедшим и присоединившимся» проявлялось в выдаче им из казны продовольствия, скота и ссуд, что сопровождалось призывами двора к местной администрации с повышенным вниманием относиться к их нуждам [23, цз. 43, 681, цз. 44, 695, цз. 129, 1598–1599]. Политике «единения» должно было служить и привлечение инонациональных отрядов к походам китайских войск за рубеж [23, цз. 107, 1380–1381, 1386–1389, 1391].

Наконец, заслуживает внимания создание в 1407 г. в Яньтуне (пров. Шаньси) Управления старшего чиновника (Чжан-гуаньсы), т. е. не военной, а гражданской административной единицы, не характерной для методов китайской национальной политики в северо-западных районах в начале XV в. Управление состояло из 47 укрепленных поселков, где насчитывалось 1100 дворов. Старшим чиновником был назначен «глава» одного из этих поселков. В связи с курсом на «единение» важно подчеркнуть, что подведомственное Управлению население должно было платить налоги и выполнять повинности в пользу китайского вэя Укай [23, цз. 66, 933].

Однако, несмотря на проведение отмеченного курса, в китайской политике в северо-западных районах в начале XV в. отразилось недоверие к «пришедшим и присоединившимся» и чувствовалась постоянная подозрительность в отношении них. Предостережения местным властям против них и приказы быть начеку содержатся во многих предписаниях двора. Например, один из указов командованию в Ганьсу гласил: «Военные люди из местных монголов в Ганьсу в глубине души таят мятежные [чувства]» [23, цз. 130, 1610]. Другой аналогичный указ сообщал: «Местные монгольские правительственные (служащие Китаю. — А. Б.) войска подстрекаются к смуте людскими речами. Боюсь, [что они] дезертируют или восстанут» [23, цз. 119, 1504–1505].

В качестве предосторожности китайцы прибегали к такой мере, как расположение близ поселений «пришедших и присоединившихся» китайских воинских соединений, чтобы «контролировать иноплеменников и быть наготове [выступить] против них», т. е. в случае малейшего сопротивления подавлять оружием [23, цз. 119, 1504–1505, цз. 130, 1610]. В целях предосторожности практиковалось также принудительное переселение некитайского населения на новые места, туда где они были более уязвимы для ударов китайских войск [23, цз. 102, 1324].

Такие меры усиливали недовольство инонационального населения северо-западных районов империи и без того страдавшего от «мягкого» контроля со стороны китайских властей. Это недовольство порой выливалось в вооруженную борьбу. Вспышка освободительной борьбы в отмеченных районах произошла в 1410–1413 гг. Возможно, что она была связана не только с притеснениями со стороны местных китайских властей, но и с началом в 1409–1410 гг. серии походов китайцев в Монголию, пробуждавших национальные чувства у служивших в империи монголов.