Император Цезарь Август. Армия. Война. Политика - [15]

Смысл судебного процесса, очевидно, состоял в том, что оппозиция решила дискредитировать императора, доказав его причастность к противозаконной акции. Но Август ловко выпутался из затруднения, дезавуировав главный довод своих оппонентов — император отрицал, что он дал санкцию Приму на поход против одрисов. Пожертвовав бывшим наместником, принцепс получил возможность продемонстрировать свое уважение к авторитету сената и верность компромиссу 27 г. В таком случае понятно, для чего потребовалось личное присутствие Августа на процессе (ведь обвинительный приговор был предрешен и без этого), — чтобы подсудимый не сказал ничего лишнего (подобную практику давления на ход процесса одним своим присутствием принцепс использовал неоднократно. См.: Suet. Aug. 54. 3–4).

Ценой такого рода уступок[139] Август стремился создать условия для решающего прорыва по обеспечению концентрации реальной власти в собственных руках. Традиция сохранила далеко не все детали тактики Августа, но вполне очевидно, что затеянная им комбинация увенчалась блестящим успехом: предоставление ему imperium proconsulare maius — и пожизненной трибунской власти (Dio Cass. LIII. 32. 5) — означало, что устранение его с политической сцены легальным путем стало невозможным. Поэтому вполне логичным выглядит возникновение заговора на его жизнь, возглавленного Цепионом и Муреной.[140]

Питательной средой, в которой созрел заговор, было, очевидно, недовольство консервативно настроенной знати неожиданным укреплением политической позиции Августа. В определенном отношении 23 г. до н. э. напоминает ситуацию, сложившуюся накануне мартовских ид 44 г. до н. э. Но, в отличие от «божественного Юлия», Август не пренебрегал мерами личной безопасности. Заговор был раскрыт, заговорщики казнены, и с этого времени режим. личной власти Августа больше никогда не ставился под сомнение.

Глава 4 «Восточный вопрос»: военный аспект

Из внешнеполитических проблем, доставшихся Августу в наследство, наиболее сложной была парфянская. Парфия представлялась основным препятствием на пути к мировому господству, к тому же ее завоевание являлось неотъемлемой частью политического наследия Цезаря, так что удачливый завоеватель становился в глазах римлян вровень с исполинской фигурой обожествленного диктатора. С окончанием гражданской войны римское общественное мнение настойчиво требовало взять реванш за поражение Красса.[141] Вопрос о справедливости этой войны даже не возникал, хотя даже с точки зрения античного международного права она была по меньшей мере спорной. Во-первых, в кампании Красса 54–53 гг. до н. э., предпринятой по сугубо эгоистическим соображениям, откровенным агрессором были римляне, а парфяне осуществили свое законное право на оборону. Во-вторых, достаточным отмщением за Красса мог считаться разгром Вентидием Бассом, полководцем Антония, вторгшихся в римские пределы парфян и гибель при этом наследника царского трона Пакора.[142] К тому же не следует забывать, что парфянское вторжение было инспирировано римлянами же и являлось запоздалой реакцией на борьбу республиканцев и цезарианцев.[143] Бесславный парфянский поход Антония в 36 г. до н. э. опять-таки являлся агрессивной акцией, вызванной соперничеством с Октавианом и предпринятой даже без объявления войны: nе imaginaria quidem belli indictione (Flor. 11. 20. 2). Таким образом, доставшийся Октавиану на Востоке груз проблем требовал осмотрительности. Впрочем, наследник Цезаря по самой своей натуре не был расположен к авантюрам. Военной области это касалось в особенности: зная свои более чем скромные способности по этой части, он сформулировал собственное кредо в знаменитом сравнении опрометчивого полководца с рыболовом, удящим рыбу на золотой крючок (Suet. Aug. 25. 4).

Когда после победы над Антонием в руках Октавиана сосредоточилось командование всеми вооруженными силами Рима, казалось, не было ничего проще, чем обрушить всю эту вооруженную громаду на Парфию, решив все проблемы одним молниеносным ударом. Но такое представление совершенно неадекватно той обстановке, которая сложилась после победы при Акции и падения Александрии. Как уже отмечалось, массовая демобилизация началась сразу же по завершении Актийской кампании. Это показывает, что Октавиан не планировал немедленно начать крупные завоевательные войны. Понять его несложно: во время гражданских войн противоборствовавшие стороны выставляли вооруженные силы с максимальным напряжением всех усилий, предельно истощая людские и материальные ресурсы подвластных им территорий. Не говоря уже о том, что качество набранных таким образом войск оставляло желать лучшего, подобное положение дел не могло продолжаться бесконечно из-за опасности экономического краха и его неизбежного следствия — социального взрыва. А парфянский поход, необходимость которого была по меньшей мере проблематичной, требовал, как показал опыт Красса и Антония, долгой и тщательной подготовки.

Парфия, со своей стороны, не проявляла заинтересованности в агрессивных действиях, да и не была к ним тогда способна из-за династических раздоров и обострения сепаратистских тенденций внутри царства Аршакидов. Рим, судя по уверенным действиям Октавиана на Востоке, был об этом неплохо осведомлен. Как раз во время Актийской кампании в Парфии против царя Фраата восстал некий Тиридат, так что Фраат должен был бежать к среднеазиатским кочевым племенам (Юстин называет их скифами) и лишь при их поддержке был восстановлен на престоле (lustin. XLII. 5. 5–6).