Имена на поверке - [14]

коричневая грязь.

С трудом волочишь ноги,

на климат разъярясь.

Лицо твое багрово —

холодные ветра

сговаривались снова

буянить до утра.

Набухла плащ-палатка,

лоснится под дождем.

На то ноябрь.

   Порядка

от осени не ждем.

Боец, идешь куда ты

и думаешь о ком?

Шрапнельные снаряды

свистят над большаком.

А где же дом, в котором

просох бы да прилег?..

За голым косогором

не блещет огонек.

Тебе шагать далече —

холмов не перечтешь,

лафет сгибает плечи,

а все-таки идешь.

Ведут витые тропы,

лежат пути твои

в траншеи да в окопы,

в сраженья да в бои.

Шофер потушит фары

под вспышками ракет…

На западе

   пожарам

конца и края нет.

Кричит земля сырая:

— Спеши, боец, вперед,

оружием карая

того, кто села жжет!

От гнева — дрожь по коже,

соленый пот на лбу;

ногам легко,

   и ноши

не чуешь на горбу.

И греет жарче водки

нас воздух фронтовой.

И радостные сводки

рождает подвиг твой.

Солдатские дороги

придут издалека

к домашнему порогу

со славой на века.

1943 г.

В нашем небе

По небу солнечному рыская,

Сторожко крадучись вперед,

В голубизне гудящей искрою

Проплыл немецкий самолет.

Не спит зенитное оружие —

Дорогу в город не ищи:

Разрывов белых полукружие

Зажало недруга в клещи.

Видали жители окрестные,

Как, распушив трубою хвост,

За дымовой густой завесою

Метнулся прочь незваный гость.

Цехов бессонных не бомбить ему,

Куда ни рвись, отрезан путь.

Фашист под нашим истребителем

Юлил, пытаясь улизнуть.

И пулеметными трещотками

Звучало облако вдали,

Сухие очереди четкие

На сердце музыкой легли.

Порода коршунов не гордая,

Опасность им горька на вкус.

В глухой овраг, южнее города,

Он бросил свой гремучий груз.

И сквозь волну ветров прибойную

Пронес над кровлями села

На фюзеляже две пробоины

И два простреленных крыла.

Начало

Лес раскололся тяжело,

Седой и хмурый.

Под каждым деревом жерло

Дышало бурей…

Стволам и людям горячо,

Но мы в азарте.

Кричим наводчикам:

— Еще,

Еще ударьте!.. —

Дрожит оглохшая земля.

Какая сила

Ручьи, и рощи, и поля

Перемесила!

И вот к победе прямиком

За ротой рота

То по-пластунски,

   то бегом

Пошла пехота.

13 сентября 1944 г.

Виктор Лузгин

«Далекий сорок первый год…»

Далекий сорок первый год.

Жара печет до исступленья.

Мы от границы на восход

Топтали версты отступленья.

Из деревень, в дыму, в пыли,

Шли матери, раскинув платы.

Чем мы утешить их могли,

Мы, отступавшие солдаты?

Поля, пожары, пыль дорог,

Короткий сон под гулким небом

И в горле комом, как упрек,

Кусок черствеющего хлеба.

«Коль выйдет так, что полем боя…»

Коль выйдет так, что полем боя

Идти придется сквозь огни,

Давай условимся с тобою

На все последующие дни:

Во-первых, в трудный час разлуки

Не проливать ненужных слез

И не ломать, закинув, руки

Над русым ворохом волос.

И, во-вторых, чтоб трезво, грубо

О всех невзгодах мне писать,

В час одиночества чтоб губы

С тяжелым всхлипом не кусать.

Нет, лучше, губы сжав упрямо,

Превозмогая в сердце дрожь,

Пошли мне, право, телеграмму,

Что любишь, что с тоскою ждешь.

Пусть будет малость безрассудно:

Но там, за далью, за войной,

Я буду знать, как в жизни трудно

Быть неприкаянной, одной.

В землянке средь снегов ночуя,

Из боя вновь шагая в бой,

Я буду, устали не чуя,

Идти, чтоб встретиться с тобой.

В ненастье на аэродроме

Мы в те дни поднимались болезненно-рано;

Подходили к окну… отходили сердясь.

Над пустыми полями бродили туманы,

На дорогах рыжела заклеклая грязь.

Ныла страшная осень. Казалось, над миром

Провалилося небо. Дожди как беда.

Лужи пенились в ямах былых капониров,

Зеленела промозглая злая вода.

Домино надоело… Все бывали «козлами»,

Не хотелось читать, а тем более петь.

Мы смотрели на мир злыми-злыми глазами.

Кисло летное поле — ни сесть, ни взлететь.

Был осадок безделья в бунтующих душах,

Беспризорными были очки и унты.

Самолеты стояли, как заячьи уши,

Навострив в ожиданье стальные винты.

Командир эскадрильи

Окно… Из марли занавеска,

Тесовый старый табурет.

Сидит за столиком комэска[2]

И молча смотрит на портрет.

Собрав между бровей морщины,

Чуть-чуть прищурив левый глаз,

Видавший сто боев мужчина —

О чем он думает сейчас?

О чем мечтает, что он хочет,

Что он решит не торопясь?

А на него безусый летчик

Глядит с портрета, чуть смеясь.

Глядит курносый мокрогубик,

Глядит веселый, озорной…

В петлице только первый кубик

И два полета за спиной.

Июльское утро

Спит деревня. Синеют пруды,

Как мазки на коврах зеленых.

Наклонились над рябью воды

Лопоухие сучья кленов.

На заборе бездельник-петух

Горлопанит, зрачками вращая.

И кнутищем прохлопал пастух,

Полномочия дня возмещая.

В поле запахи утра свежи,

Чуть дымится туман над лугами,

И на пологе убранной ржи

Зашуршала стерня под ногами.

Вот следы торопливых копыт,

До рассвета здесь жнейки жужжали.

Спят, откинувшись навзничь, снопы,

Как солдаты в степи на привале.

Вступление

Фронтовая старая тетрадка

Кровью перемочена в бою,

Как упрямства русского разгадку,

Я тебя огласке предаю.

Воскреси задымленные даты,

Допиши сегодня до конца

Светлый облик русского солдата

До последней черточки лица.

Встанет он не витязем из сказки,

Побывавшим тыщу раз в боях.

С автоматом, в запыленной каске,

В кирзовых армейских сапогах.

Моделист

Он по неделям не сидел на месте.

Строгал и резал, клал чертеж на стол…

И по утрам опилки, стружки жести

Мать собирала, подметая пол.

И вот стоит модель, его творенье,