Имам Шамиль - [4]
Надо отдать должное благородству, честности и самоотверженности грузинских архивариусов, которые составили сборник документов без всяких интерпретаций, ограничившись последовательным дублированием в виде официальных рапортов, донесений, сообщений, предписаний, приказов, переписок гражданских и военных властей, консулов, показаний пленных, отчетов о военных действиях, воззваний турецких султанов к горцам Кавказа, и т. п. А главное то, что даже при самом внимательном чтении всех этих материалов там не найти ни одного документа, подтверждающего название книги, рассчитанной на легковерие и бездумность читателей. Если бы после смерти Сталина у власти оказался Берия, несдобровать бы и мне, как Гейдару Гусейнову. Однако вопрос о сущности мюридизма повис в воздухе до времен перестройки. Никто не пожелал распутывать клубок сложных межнациональных отношений прошлого века, а руководители ряда издательств при виде одного лишь названия моего романа шарахались в сторону.
Предоставляя на суд читателей книгу, мне хочется сказать в заключение, что к истории, какова бы она ни была, надо относиться с тем же уважением, что и к настоящему, и к будущему. Я и постаралась это сделать».
Пока роман-трилогия «Имам Шамиль» лежал в столе писательницы, отвергнутый издателями, творческий процесс продолжался. У Мариам Ибрагимовой в Махачкале опубликованы два стихотворных сборника, повести — «Звенел булат» и «Охотник Кереселидзе», романы — «Туман спустился с гор», «Мал золотник» (М., «Советский писатель»). Но, как сказала сама Ибрагимова, с приходом гласности и перестройки пришло время и ее «Имама Шамиля». Его мы и предлагаем вниманию всесоюзного читателя.
На наш взгляд, не все в этом романе бесспорно, ибо тема, повторяем, сложна. Субъективно захват Кавказа, подавление национально-освободительного движения носили реакционный характер, но объективно присоединение края к России было явлением прогрессивным. Борьба горцев против царского колониализма, безусловно, препятствовала политике подавления, ассимиляции, угнетения, но само движение было неоднозначным, были в нем интересы знати, субъективно реакционные, объективно направленные против собственных народов.
Есть известная доля противоречивости и в облике самого Шамиля, в его политике, в его учении, так называемом мюридизме, «мусульманском» мировоззрении-мироощущении. Будучи субъективно человеком в высшей степени одаренным, мужественным, честным, по-своему справедливым, ведя аскетический образ жизни, он не был чужд (иначе, очевидно, и быть не могло!) и жестокостям, и упрямству, и политической слепоте; кроме того, объективно он все же закреплял феодально-патриархальные нормы и принципы. Насколько все эти противоречия нашли свое отражение в романе М. Ибрагимовой — судить читателю. Редакция же посчитала возможным все оставить так, как у автора. Подлинные документы, добросовестно изложенные М. Ибрагимовой, говорят сами за себя, рисуют картину беспристрастную, цельную.
Ценность этой книги, наряду с другими достоинствами, на наш взгляд, заключается и в том, что проблемы ее не стареют. Теперешнее желание Ирана создать на Востоке исламскую империю не ново, такое намеренье уже было в прошлом у трех имамов Дагестана — Гамзат-бека, Гази-Магомеда и Шамиля — и потерпело крах, потому что не встретило у народов Кавказа понимания. Свобода — не религия, существует не сама по себе, свобода обретается в союзе с соседями, с братьями по духу, мировоззрению. А мировоззрение общечеловеческое — жить в дружбе и согласии.
Надежда Голосовская.
Книга первая
Глава первая
— Салам алейкум, Шамиль!
— Ваалейкум салам! — ответил юноша, поднимая голову, склоненную над раскрытым Кораном.
У дверей стоял смуглолицый молодой человек среднего роста.
— О, Магомед, с приездом! — отложив книгу в сторону, Шамиль поднялся с ковра, протянул гостю руку. Худощавый, стройный, он был на голову выше Магомеда. Его угловатые широкие плечи, длинная мускулистая шея как-то не соответствовали задумчивому взгляду серо-голубых глаз.
— Хвала аллаху, дарующему радость встреч с друзьями! — воскликнул Магомед, обмениваясь с Шамилем рукопожатием.
— Проходи, садись.
— Как здоровье Доного, Баху, Патимат? — спросил гость, усаживаясь на полу.
— Живы, здоровы. К сожалению, нет их дома. Отец на рассвете уехал в Шуру продавать вино. Мать с сестренкой отправились на хутор. На дворе весна, начинаем полевые работы.
— Да, пора, я тоже спешил к этому времени. Одной матери трудно управляться с хозяйством… А ты, говорят, еще до наступления холодов вернулся из Араканы.
— Сбежал, не поладил с Саид-кадием[1]. — Шамиль сдвинул брови, опустил глаза. — Сожалею, что не поехал с тобой в Яраг.
— Не жалей, не нужно идти против воли отца и матери. Они бывали недовольны, когда я увозил тебя в чужие края. Помнишь, как Доного возмущался: «Сколько можно ходить в поисках ученых и умножать знания?»
— Он понимает, что муталимам[2] даже при богатых мечетях приходится туго. И на самом деле, нелегко жить на одни подаяния и пожертвования милосердных прихожан, — оправдывал Шамиль отца.
— Да, зажиточных родителей мало интересуют науки, они больше заботятся об умножении своего состояния, — заметил Магомед.
