Im Kreuzvisier - [7]
«Я должен попытаться и с этим одним процентом»- Хенну вдруг стало всё равно. Он включил стартёр, мотор завёлся. Тогда он крепко-накрепко привязался, затянул ремни до упора, одел шлем, закрыл фонарь кабины и приготовился стартовать. Потом он приоткрыл окошечко в кабине и прокричал:
«Если я разобьюсь и сразу же загорюсь, то можете уже ко мне не бежать!»
И он дал полный газ. Колодки держали крепко. Машина рвалась изо всех сил вперёд, но не могла сдвинуться с места. Он толкнул ручку управления от себя и таким образом немного приподнял искалеченный хвост от земли. При этом он рассуждал сам с собой:
«Необходимо, чтобы в момент, когда уберут колодки, машина имела горизонтальное положение.»
Мотор ревел, машина рвалась вперёд.
«Убирай!»-проорал он и махнул рукой.
Стодевятый, как пантера, прыгнул с места и помчался по полю. Хенн изо всех сил прижимал ручкой нос книзу, чтоб повреждённый хвост не ударялся о камни. Камни грохотали по брюху его машины, он включил форсаж, ручка газа упёрлась в максимальное положение, мотор пронзительно завывал, выдавая 2800 оборотов в минуту. Петер не осмеливался кинуть взгляд на спидометр. Всё дальнейшее происходило за считанные доли секунды. Он потянул рукоятку на себя. 109 зашатался, подскочил, снова коснулся земли, «дал козла»…
«Господи, овраг! Овраг!!!» Пропасть распахнулась перед ним и он потянул рукоятку ещё раз. «Сейчас или никогда!»
Машина, словно лошадь, получившая хороший удар плетью, подскочила над землёй, взвилась вверх, взбрыкнула, но не пожелала взлетать.
«О, Господи, она не хочет», подумал Хенн.
Тогда он рванул рукоятку в третий раз, словно рыцарь, рвущий поводья в смертном бою-так, что брызгает кровью. Машина закричала, как зверь, но повисла в воздухе, дрожа, словно сорванный ветром лист.
«Ручку чуть от себя, держать машину прямо, убрать шасси! Подо мной 30 метров воздуха, склон оврага… теперь главное- не свалиться!»
Машина просела- и выровнялась. Спидометр показывал 160 км/ч. Хенн похлопал по приборной панели: «Ты моя хорошая, молодец!»
Он немного убрал газ, снизил обороты до 2200 и его птичка вздохнула свободнее. Как и он сам. Альтиметр показывал 50 метров, и этого было вполне достаточно. Хенн собирался оставаться на малой высоте и, развернувшись на бреющем, он полетел в сторону Палермо. Когда он перелетал дорогу, по нему ударила пара счетверённых зенитных пулемётов. Он, однако, продолжил лететь по прямой, не меняя высоты. Затем он включил радио и к своему изумлению, услышал ужасный крик:
«Да аккуратнее же ты, идиот! У тебя на хвосте три Лайтнинга! Маневрируй же, придурок!.. Внимание! Внимание! Сбор!.. Ура, сбил!!! Поздравляю!.. Чёрт, в меня попали, проклятье!..»
Бессвязные обрывки фраз доносились из эфира. Где-то в восточной Сицилии, у Этны или у Сиракуз, сражались последние немецкие истребители, в небе, забитом противником. Услышав первые слова, Хенн решил, что кричат ему. Он мгновенно заложил левый вираж и оглянулся. Никаких Лайтнингов.
«Они больше не летают тут, в западной Сицилии», подумал Хенн, «Тут уже нет наших самолётов. Мысль о том, что я тут ещё летаю, просто не придёт в голову американцам. Драка идёт впереди, у Мессины. Там- лазейка в сицилийской мышеловке. Сегодня я обязательно должен там проскочить на своей птичке, которая с наполовину оторванным хвостом сейчас выдаёт 400 км/ч. Это будет весело. А вот внизу подо мной уже Палермо. Так, ну-ка быстро вниз, прямо к шпилю той церквушки, торчащей над крышами, нечего забираться вверх. Теперь- прочь отсюда! Прочь- и к морю. Слава Богу, мой мотор чувствует себя великолепно, я же сам его облетал ещё в те спокойные деньки в Сардинии. Он весело работает, как швейная машинка. Это сейчас- самое главное для меня.»
Он достиг побережья, сориентировался, убрал карту, и лёг точно на восточный курс, поправляя себя по компасу. Немного отойдя от берега, он старался держаться так, чтоб в случае необходимости успеть достичь ровного пляжа. Теперь он почуствовал себя увереннее.
Через какое-то время он увидел под собой улицы Мессины. Там творилась невероятная суматоха: Сцилла и Харибда открыли свои пасти. На паромах двигались немецкие части, над ними висело множество американских бомбардировщиков.
Дьявол, вот бомберы «разродились»! Бомбовые ковры один за другим, обрушились вниз. Порт и побережье окутались дымом и пылью, водяные фонтаны на мелководье просто не успевали опадать. Немецкие зенитки палили, как сумасшедшие. Вот им удалось сбить одного американца! Пылающие обломки, кружась, рухнули в кипящую от падающих бомб воду. Над этим инферно раскрылись несколько парашютов.
«Вот, чёрт побери, и прилетели», пробормотал Хенн, «Парни падают точно к своим же бомбам. Тут уж никакой надувной плотик не пригодится.» Но вражеский строй непоколебимо продолжал идти вперёд, не сворачивая.
Хенн продолжал следовать прежним курсом, скоро у него снова загорится красная лампа на панели. И тут вокруг опять начали падать бомбы.
«Вот дьявол, да тут и крысиный хвост не проскочит! Ты только посмотри, сколько металла в воздухе!»
Он отвернул от берега, и сделал большой крюк, обходя опасное место. Скоро он достиг Реггио. Улицы Мессины позади него всё ещё кипели, хотя уже наступали сумерки. Прямо под ним поднимался огромный дымный гриб, «ориентир Трапани», и там, где должен был находиться аэродром Реггио, везде бушевал огонь.
На всех фотографиях он выглядит всегда одинаково: гладко причесанный, в пенсне, с небольшой щеткой усиков и застывшей в уголках тонких губ презрительной улыбкой – похожий скорее на школьного учителя, нежели на палача. На протяжении всей своей жизни он демонстрировал поразительную изворотливость и дипломатическое коварство, которые позволяли делать ему карьеру. Его возвышение в Третьем рейхе не было стечением случайных обстоятельств. Гиммлер осознанно стремился стать «великим инквизитором». В данной книге речь пойдет отнюдь не о том, какие преступления совершил Гиммлер.
В этой книге нет вымысла. Все в ней основано на подлинных фактах и событиях. Рассказывая о своей жизни и своем окружении, я, естественно, описывала все так, как оно мне запомнилось и запечатлелось в моем сознании, не стремясь рассказать обо всем – это было бы невозможно, да и ненужно. Что касается объективных условий существования, отразившихся в этой книге, то каждый читатель сможет, наверно, мысленно дополнить мое скупое повествование своим собственным жизненным опытом и знанием исторических фактов.Второе издание.
Очерк этот писался в 1970-е годы, когда было еще очень мало материалов о жизни и творчестве матери Марии. В моем распоряжении было два сборника ее стихов, подаренные мне А. В. Ведерниковым (Мать Мария. Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк. – Париж, 1947; Мать Мария. Стихи. – Париж, 1949). Журналы «Путь» и «Новый град» доставал о. Александр Мень.Я старалась проследить путь м. Марии через ее стихи и статьи. Много цитировала, может быть, сверх меры, потому что хотела дать читателю услышать как можно более живой голос м.
Алан Фридман рассказывает историю жизни миллиардера, магната, политика, который двадцать лет практически руководил Италией. Собирая материал для биографии Берлускони, Фридман полтора года тесно общался со своим героем, сделал серию видеоинтервью. О чем-то Берлускони умалчивает, что-то пытается представить в более выгодном для себя свете, однако факты часто говорят сами за себя. Начинал певцом на круизных лайнерах, стал риелтором, потом медиамагнатом, а затем человеком, двадцать лет определявшим политику Италии.
«История» Г. А. Калиняка – настоящая энциклопедия жизни простого советского человека. Записки рабочего ленинградского завода «Электросила» охватывают почти все время существования СССР: от Гражданской войны до горбачевской перестройки.Судьба Георгия Александровича Калиняка сложилась очень непросто: с юности она бросала его из конца в конец взбаламученной революцией державы; он голодал, бродяжничал, работал на нэпмана, пока, наконец, не занял достойное место в рядах рабочего класса завода, которому оставался верен всю жизнь.В рядах сначала 3-й дивизии народного ополчения, а затем 63-й гвардейской стрелковой дивизии он прошел войну почти с самого первого и до последнего ее дня: пережил блокаду, сражался на Невском пятачке, был четырежды ранен.Мемуары Г.
Русский серебряный век, славный век расцвета искусств, глоток свободы накануне удушья… А какие тогда были женщины! Красота, одаренность, дерзость, непредсказуемость! Их вы встретите на страницах этой книги — Людмилу Вилькину и Нину Покровскую, Надежду Львову и Аделину Адалис, Зинаиду Гиппиус и Черубину де Габриак, Марину Цветаеву и Анну Ахматову, Софью Волконскую и Ларису Рейснер. Инессу Арманд и Майю Кудашеву-Роллан, Саломею Андронникову и Марию Андрееву, Лилю Брик, Ариадну Скрябину, Марию Скобцеву… Они были творцы и музы и героини…Что за характеры! Среди эпитетов в их описаниях и в их самоопределениях то и дело мелькает одно нежданное слово — стальные.