Илья - [45]

****

Добрыня приехал помочь свернуть лагерь. А заодно не выпустить из виду грека — и монаха, который его тоже интересовал. И заодно побыть рядом с Ильей, хотя он в этом никому не признался бы и не знал, нужно ли Илье его присутствие. Тем не менее, он старался быть рядом.

Монах ходил еще плохо, тяжело опираясь на кривую палку, которую подобрал ему Илья. Палка была с таким изгибом, что Амадео мог облокачиваться о него подмышкой, придерживая рукой за выступающий сучок. Неровности Илья отшлифовал песком. Добрыня любезно предложил монаху и его спутнику погостить на заставе до выздоровления, и это предложение было принято с такой горячей благодарностью, что Добрыня оторопел. Он ожидал, что эти двое, наоборот, постараются при первой возможности ускользнуть из-под присмотра. Неужели он ошибся в своих предположениях, и Мануил и его еретический спутник — обычные доглядчики, цель которых — наблюдать за взаимодействием Руси со степью? Но если это было так, выяснить это будет не так уж сложно. Доглядчики должны посылать донесения.

****

После исчезновения Алены Илья изменился. Никто не мог бы сказать, что он стал менее заботлив и приветлив с людьми, но та почти юношеская улыбчивая легкость, которая была свойственна ему, несмотря на всю его силу, покинула его навсегда. Он как будто отяжелел, хотя и оставался худощавым. Длинноногая устремленная в небо птица с разлетающимися русыми волосами умерла. Это был немолодой уже человек, вглядывавшийся в окружающих со странным напряженным и нежным вниманием, как будто силясь рассмотреть душу за всеми случайными мазками и наслоениями. Он отвергал обман, и редко кто, встречая его взгляд, осмеливался ему лгать — словами ли или поведением.

Тогда же он начал седеть.

Глава 13

Идея заставы оказалась очень удачной. За лето богатыри Дозора несколько раз останавливали орды, и дважды посылали за подмогой, которая приходила вовремя. Русь жила спокойно.

Осенью дозорные получили в свои ряды весьма неожиданное пополнение. На двух белоснежных конях в роскошной упряжи у ворот частокола, окружавшего небольшую крепость, остановились бок о бок два знаменитых противника, два спорщика не на жизнь, а на смерть — Чурила Пленкович и Дюк Степанович. Одеты великие щеголи были сдержанно, по-походному, как и полагается бойцам. Золоченые доспехи и яхонтовые застежки были, конечно, не в счет.

Принятые весело, новые бойцы за накрытым в их честь столом, чуть смущаясь и дополняя друг друга, поведали историю окончания своего спора. Киевский люд, вдоволь налюбовавшись нарядами, изысканность которых уже превосходила любую фантазию, вынес постановление: победителя нет. Оба щеголя непревзойденны, и никогда, старайся они хоть до скончания веков, ни один из них не превзойдет другого. Князь, ухмыляясь, утвердил решение площадного люда, и свита согласно кивала. Не было никого, кто, указав на одного из спорщиков, сказал бы: «Он победил!»

Но азарт распирал Дюка Степановича, и азарт не оставил Чурилу Пленковича. Не сходя с места, где приветствовали их довольные Владимир и киевляне, они учинили новый спор: чей конь лучше? Надумали прыгать через реку; народ повалил к ближайшей речке. Кони и в самом деле были хороши; кто ж откажется посмотреть? Выбрали место, грива в гриву разогнались, прыгнули. Летели рядом, но конь Чурилы зацепился копытом за некстати всплывшую корягу. И потонуть бы Чуриле в пышных, драгоценными каменьями усыпанных одежках в глубокой воде, но Дюк успел подхватить его, удерживая рядом. Конь, отягощенный неожиданной ношей, до берега не доскочил, но с брызгами и плеском опустился на мелкое место с берегом совсем рядом. И там, мокрые, стоя по колени в воде, на глазах всего народа киевского, обнялись Дюк Степанович с Чурилой Пленковичем, побратались и решили навсегда, что нет больше между ними спора.

Дозорные, слушавшие эту историю, открыв рты, одобрительно зашумели, хлопая бывших спорщиков, а ныне — побратимов по плечам.

Добрыня обернулся. Илья стоял, прислонившись к печке, склонив на нее седеющую голову, и улыбался. Светился весь, светился изнутри такой улыбкой, какой даже Добрыня у него не знал.

****

Из дневника брата Амадео.

«Живя рядом с этими людьми, я вынужден был зачастую наблюдать и те жестокие битвы, в которых они участвовали, защищая свои поселения от нашествий язычников из степи. И хотя речь идет о схизматиках, не могу не признать, что в этих битвах я всем сердцем был на стороне своих гостеприимных хозяев — и не только потому, что они оказали мне гостеприимство и неизменно проявляли заботу, которой я ничем не заслужил.

Степняки, именуемые половцами, поистине ужасны, их обычаи и верования чудовищны, и Божье дело делает тот, кто останавливает их, будь он хоть трижды еретиком. Ибо не будь Руси с ее рыцарями, эти порождения мрака обрушились бы на посвещенные христианские страны: я сам убедился, что расстояния в сотни миль, для них, привыкших без дома и города странствовать по бескрайним степям, не представляют преграды.

Итак, рыцари герцога (или его следует считать королем? по-видимому, да: его семья вступает в династические браки именно с королевскими семьями Европы) Владимира, противостоя ужасающим набегам, делают доброе дело.