Иллюзии Доктора Фаустино - [104]

При свете дня, когда нервы были спокойны, а ум ясен, доктор посмеивался над всем этим бредом, полагая, что все безумства передаются ему от его полубезумной жены.

Жизнелюбие дона Хуана Свежего, его веселые шутки, сыпавшиеся особенно обильно после вкусного обеда и доброго вина, его ясный ум, который стремился все разложить по полочкам, твердость его принципов, сноровка и уверенность, с которыми он приумножал свои богатства и управлял имением, были неприятны дону Фаустино, Доктор нисколько ему не завидовал, но часто его поругивал и вообще ставил не очень высоко.

Дон Хуан Свежий прекрасно понимал, что это добром не кончится, но выхода не видел, а только старался отсрочить беду и готовился встретить ее как неизбежность.

Давняя слабость дона Хуана к своим землякам бермехинцам побудила его пригласить Респетилью погостить месяц в Мадриде. В прошлый раз из-за болезни дона Фаустино он ничего не сумел посмотреть толком. Теперь дону Хуану доставляло большое удовольствие быть его чичероне. Он заказал ему платье у лучшего портного, купил цилиндр, который Респетилья называл то снопом, то корзинкой, то колодой, то ульем. Дона Хуана забавляло то изумление, с которым Респетилья узнавал новые для него вещи, и как он относился к этой новизне. Ему очень понравился, например, музей естественной истории, дворец показался ему слишком громоздким, а музей живописи не произвел ровно никакого впечатления. Больше всего ему полюбились бой быков и танцы в пьесе «Потомок Синей Бороды и Брахмы». Особенно его восхитили стройные девушки в совсем легких нарядах, бенгальские огни, Синий Борода со своей свитой, китайские зонтики и дракон. Но больше всего, конечно, девушки. Надо сказать, что Респетилья был давно женат на прежней горничной Роситы Хасинтике и прижил с нею девять детей-погодков. Он очень любил жену, побаивался ее и даже в мыслях боялся ей изменить. Вот и теперь, проявив повышенный интерес к этим самым девочкам, он сразу мысленно представлял себе разгневанную супругу, мечущую громы и молнии против балерин и обличающую их, словно Катон[120] или знаменитый анахорет четвертого века, славившийся своей суровостью.[121]

В доме своих господ Респетилья увидел прежнюю свою любовь Манолилью. Он немало удивился, что она звалась теперь Этельвиной, и испытывал некоторую гордость от того, что некогда знался с этой важной дамой. Наряды доньи Этельвины, белила и румяна, которыми пользовались Лаис, Таис и прочие гетеры Коринфа, Афин и Милета, духи, которыми она теперь душилась – это был уже не «Оппопонакс», а более дорогой «Stephanotis» – поразили Респетилью, и он смотрел на свою прежнюю подругу, открыв рот от удивления.

Уважай-Респетилья уважительно и почтительно отнесся к донье Этельвине, но из еще большего уважения к незримо присутствующей Хасинтике, матери девяти его отпрысков, не осмелился переступить границы дозволенного и ограничился только тем, что отпустил несколько шуток по адресу шикарной модистки, которая в конце концов, поддавшись воспоминаниям о юных годах, взволнованная неожиданной встречей с бывшим своим кавалером, облаченным в сюртук и «корзинку», если не совсем размякла, то была близка к этому.

Справедливость требует признать, что дон Фаустино не проявил той стойкости по отношению к Констансии, которую его старый слуга проявил по отношению к Этельвине. Это его поведение можно назвать предосудительным и малопорядочным. Чистейшую, неземную любовь, на которую подбивала его Констансия, он приберег для жены и для своей благочестивой дочери. Маркиза де Гуадальбарбо разбудила в его сердце бурю страстей и привела чувства дона Фаустино в полное смятение. Новые препятствия, возникшие на пути Констансии, раздражали ее. Ревность и зависть к счастливой Марии подогревали ее любовь к кузену. Теперь она мечтала не о тихой идиллии, а о настоящей страстной, драматической любви. Констансия, как говорится, сорвалась с тормозов и, проявив много хитрости и изобретательности, сумела устроить свидание с доном Фаустино в таком месте, о котором, как она полагала, никто не мог знать.

Маркиз де Гуадальбарбо с завидным упрямством продолжал верить в добропорядочность своей жены – жил беспечно и забыл о всякой бдительности. Но Констансия, наученная уже горьким опытом, приняла теперь строгие меры предосторожности, с тем чтобы даже записные сплетники, падкие до скандальных происшествий, не могли ничего пронюхать.

С того самого времени, когда начались тайные свидания с Констансией, дон Фаустино стал тяготиться Марией и держался с ней крайне неуравновешенно. Он обвинял себя за непорядочность, стыдился двойной игры, считал себя низким и неблагодарным человеком. Теперь он еще больше страдал от своей бедности и бездарности и еще больше тяготился щедростью и великодушием дона Хуана Свежего.

Сомнамбулическое озарение и повышенная чувствительность Марии не помогали ей в данном случае: она не открыла постыдной тайны своего мужа. Будучи влюбленной, она, как ей казалось, понимала самые сокровенные тайны его души, но в ней было так много этой любви, так много доверчивости, так сильно было ее уважение к мужу, что все представало перед нею прекрасно преображенным, в розовом свете: она не замечала ни уродливого, ни безобразного. Все огорчения и печали мужа она приписывала его уязвленному самолюбию: ведь действительно он мог чувствовать себя униженным, сознавая, что беден и вынужден пользоваться чужим богатством. И она прибегала ко всяким ухищрениям, чтобы подбодрить его, деликатно внушить надежду на удачное завершение всех его начинаний, заставить поверить в собственные силы, в то, что он сам добьется могущества и славы, но, главное, убедить его в том, что в ее глазах он так славен, так велик, так преисполнен достоинств и совершенств, что не нуждается ни в победах, ни в триумфах, ни в чужих аплодисментах.