Иллюзии Доктора Фаустино - [106]
Она знала теперь ужасную правду, и он не мог ни утешить ее, ни оправдаться перед нею.
Чтобы как-то загладить свою вину, доктор стал более ласков с женой, более внимателен к ней, но избегал всяких объяснений. Мария делала вид, что ничего не знает об измене.
Кончилось тем, что Мария тяжело заболела и слегла в постель. Она чувствовала боли в сердце, крайнюю слабость и усталость. Грудь теснило, появилось головокружение, внутри все сжималось, мучили беспрерывные кошмары, пульс был слабый, неровный, учащенный, дыхание затрудненное, прерывистое. Во время болезни красота ее стала еще более одухотворенной. Хотя в волосах появились седые пряди, глаза сделались более живыми и блестящими, а на щеках появился лихорадочный румянец.
Сердце порой колотилось так сильно, что казалось, будто вся грудь сотрясается от его мощных, гулких, неровных ударов; иногда оно почти останавливалось, и тогда больная впадала в обморочное состояние. При этом разум ее оставался ясным, словно какое-то чудодейственное пламя озаряло его.
Доктор Кальво прописал покой, укрепляющее питье, горчичники к ногам. Из гомеопатических средств он назначил ignatia, puisâtila и фосфорную кислоту. Слабое состояние больной делало, по его мнению, противопоказанными кровопускание и пиявки, В конце концов он должен был сказать дону Хуану, что болезнь неизлечима и остается только уповать на волю божью.
Мрачные предсказания доктора сбывались, и Мария как добрая христианка исповедалась, причастилась и ждала своего часа. Дочь и дядя, стоявшие подле нее, едва сдерживали рыдания.
Дон Фаустино стоял на коленях у ее изголовья, мрачный, печальный, молчаливый, с сухими глазами. Он не решался взять руку умирающей и не осмеливался смотреть на нее. Охваченный стыдом и ужасом, он не поднимал на нее глаз.
Мария сделала последнее усилие и одарила мужа такой ангельской улыбкой, таким добрым и нежным взглядом, что и он посмотрел на нее глазами, полными благодарности и раскаяния. Сделав еще одно усилие, Мария протянула ему руку, он взял ее и благоговейно поцеловал, И слезы, которые кололи его внутри, как острые ледышки, растаяли, потекли из глаз и оросили руку Марии.
Слабым и тихим голосом, так, что только он один и мог ее слышать, Мария сказала:
– Я все знаю. Все видела. Все слышала. Я слышала, как ты сказал, что ненавидишь меня, но не могла и не могу этому поверить. Ты сказал это в припадке безумия. Я прощаю тебя. Я люблю тебя. Благословляю тебя. Люби меня. Не терзай себя, не вини. Живи для нашей дочери. Она чиста и благородна – ангельская душа. Это нить, которая связывает наши души. Живя для нее, ты будешь жить и для меня. Она соединила нас прочно, как никогда. Наши брачные узы вечны, и они не должны порваться. Я жду тебя там…
И не было больше ни вздохов, ни судорог, ни конвульсий: дух Марии тихо и покойно, не причиняя ей ни боли, ни страдания, словно покидая плен и обретая свободу, покинул ее прекрасное тело и отлетел в лучший мир.
Усталое сердце не выдержало. Сначала оно ровно расширилось, движимое прощением, но у него не хватило сил сжаться и послать кровь по артериям. Бег крови остановился навсегда.
Дон Фаустино еще слышал чарующий любимый голос, который его прощал и благословлял, вселяя в его душу новые надежды, и тогда он подумал о боге, который простит его, ибо он сам добьется прощения, потому что уже видит путь к совершенству, и у него появилась уверенность, что он мужественно одолеет все препятствия и вступит на утерянную было дорогу истины.
Но Мария умерла, голос ее угас, потух факел, который мог осветить ему путь, и прежние сомнения стали одолевать доктора Фаустино.
«Если я совершил низкий поступок, если я низкий человек, то я буду винить и корить себя вечно, если жизнь вечна. Это будет сущий ад, от которого нет спасения. Если я буду существовать как личность, как индивидуум, то вместе со мной пребудет и эгоизм, который есть сущность моей личности. Нет, это невозможно! Все дурное, эгоистичное, нечистое непременно должно умереть. И пусть останется на веки вечные только то, что составляет лучшую часть нас самих. Марии был чужд эгоизм, вся она – преданность и самопожертвование. Так же, как когда-то она стала моею, так она приняла и смерть: самозабвенно, всем существом. Какая часть ее души будет пребывать там? Вся, целиком. Такой принял ее бог в свое лоно. Она слилась с вечным, абсолютным, божественным».
Потом доктор сухими глазами пристально смотрел на труп Марий. Это была еще прекрасная женщина, и он подумал о том, как будет распадаться, разлагаться ее красивое тело в вонючей, гнилой жиже. Внезапная нервная дрожь была ответом на эти жестокие мысли, не смягченные верой.
И доктор разразился ужасным смехом.
Дочь и дон Хуан бросились к нему. Но было уже поздно. Доктор устремился в спальню. На комоде лежал револьвер. И раньше, чем кто-либо успел удержать его, он вставил дуло в рот, прижал к нёбу и спустил курок.
Дон Фаустино бездыханный упал на пол. Смерть наступила мгновенно.
Ирене, стоя на коленях и возведя глаза к небу, молилась за всех.
Дон Хуан Свежий был потрясен, ошеломлен и совершенно убит случившимся, несмотря на все свое жизнелюбие.
Весьма несложный сюжет романа, основанный на любви погруженного в теологические науки семинариста к провинциальной вдове, не помешал автору создать проникнутое неподдельным лиризмом повествование, напоминающее русскому читателю характерные страницы Тургенева.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.