Иисус и иудаизм - [37]

Мы имеем здесь очень прочную историческую традицию, но все еще остается неопределенность относительно ее точного содержания. Предсказал Иисус разрушение храма (Мк. 13:1 с л. пар.) или угрожал разрушением (Мк. 14:58 и другие места) 66? Говорил ли он о разрушении и восстановлении» или только о разрушении? Христологическое использование пророчества о восстановлении храма в три дня очевидно, тем не менее Иисус, возможно, предсказал именно это, так как связь с воскресением не всегда явно просматривается (например, в Мк. 15:29 пар.). Если Иисус либо угрожал разрушением храма» либо предсказал разрушение и восстановление храма в три дня» т.е. если речение в любой его форме хотя бы приблизительно аутентично, его смысл ясен, как день: он предсказал близкое наступление суда и нового века.

В этом случае слово и дело соответствуют друг другу. И то, и другое указывает на разрушение существующего порядка и на возникновение нового. Вероятно, Иисус ожидал, что новый храм будет дан Богом с небес. — такое ожидание не было столь уж необычным для того времени, даже если и не было всеобщим 67. В этом случае характеристику храма как «нерукотворного*» можно было бы понимать в исходном смысле этого слова, а не как интерпретацию в духовном смысле. Если же (следуя Мк. 13:1 сл.; Деян. 6:14) допустить, что пророчества о восстановлении не было, то и тогда смысл был бы лишь слегка менее конкретным, Иисус либо угрожал, либо предсказывал, что Бог положит конец существующему храму: т.е., что конец близок. Если он сказал «Я разрушу», — значит, он видел себя доверенным лицом Бога.

До сих лор мы не пытались определить первоначальную форму речения, да и вероятность получить достоверный результат невелика. Однако некоторые возможности можно исключить. Прежде всего следует заметить, что сам факт присутствия в тексте выражения в форме угрозы («Я разрушу», Мк. 14:58; подразумевается в Мк. 15:29» Деян. 6:14 и, вероятно, в Ин. 2:19) не позволяет считать речение в целом vaticinium ex eventu, «пророчеством» после события. После того как храм был действительно разрушен римлянами в 70 г., христиане не могли ни сочинить угрозу Иисуса, что он его разрушит, ни превратить существующее пророчество о разрушении храма в такую угрозу. Если бы мы имели только пророчество, мы могли бы счесть его vaticinium ex eventu, хотя и не с большой вероятностью 68, но объяснить таким образом происхождение двойной формы невозможно. Ведь тогда пришлось бы предположить» что пророчество было сочинено после того, как оно исполнилось в 70 г., что евангелист или кто-то в до-евангельской традиции творчески превратил пророчество в угрозу и сделал ее содержанием обвинения перед первосвященником, обвинения, которое рухнуло из-за разногласия свидетелей, что один из источников Луки, которым он воспользовался в начальных главах Деяний, независимо пришел к тому же самому обвинению (сам Лука едва ли мог его сочинить, дважды опустив в евангелии), а четвертый евангелист нашел, что речение в форме угрозы настолько хорошо известно, что его необходимо включить в повествование.

Все это, особенно превращение основанного на фактах пророчества в угрозу, которая стала содержанием обвинения, требует слишком уж богатого воображения. Проще поверить, что Иисус сказал что-то, что лежит в основе предания. Может быть, он предсказал военное поражение? Нельзя исключить, что, как человек проницательный, он видел, куда приведут народ зелоты спустя одно поколение. Однако нет причин думать, что такого рода банальное соображение (если вы, друзья, будете продолжать сеять смуту, это неизбежно приведет к беде) лежит в основе двойной традиции пророчества и угрозы, какой мы ее знаем. Даже если согласиться с тем, что пророчество принадлежит самому Иисусу, все равно останется невероятным, что форма угрозы произошла от простого пророчества беды. Намного проще предположить, что Иисус или угрожал разрушением храма, в чем сам должен был играть какую-то роль, или предсказывал его разрушение в таких словах, что пророчество могло быть истолковано как угроза. Если бы он сделал общее предсказание, что иностранные войска однажды возьмут Иерусалим и разрушат храм, то трудно понять, как такое предсказание могло бы привести к преданию, которое мы находим в евангелиях и Деяниях.

Если Иисус не предсказывал захват храма иностранными войсками, и если он сам не планировал вооруженное восстание, значит, он либо предсказывал, либо угрожал, что храм будет разрушен Богом. В этом случае остается вопрос, хотя ответ на него, видимо, получить не удастся, о его собственной роли в этом разрушении. В Мк. 13:1 сл. пар. у него такой роли нет, тогда как в других местах, включая Ин. 2:18 сл. (предположительно) она предполагается. Однако даже если Иисус сказал «Я разрушу», он мог иметь в виду только то, что он действовал бы как доверенное лицо Нога и делал это в ситуации наступления эсхатона.

Наконец, мы можем заметить, что все, сказанное Иисусом, так или иначе становилось известным. У Марка пророчество о разрушении обращено к одному ученику, у Матфея — к «ученикам его» (24:1). У Луки Иисус обращается к более широкой аудитории (21:5). Здесь, как и в других местах, мы должны предполагать, что упоминания об аудитории вторичны. Публичность утверждения следует из того, что оно было использовано в обвинениях, выдвинутых против Иисуса и Стефана.