Их было три - [11]

— Конечно, приходилось. Но жить в таком доме не довелось ни разу. У нас в Приедиене есть прекрасные дома. Идёшь мимо и думаешь: счастливцы, кто в них живёт! А вот домишко, в котором ютились мы, маленький, ветхий, но хозяйка ежемесячно драла с нас семьдесят рублей[6]. У бабушки была только пенсия, а раньше — зарплата уборщицы. Мясо мы ели только по воскресеньям… А здесь в субботу тётя собирается печь торт, такой огромный, — она показала, какой будет торт, изрядно преувеличив размеры, но Виктор промолчал, — зарежет телёнка и гуся. Для этого я и везу из Сауи муку, сахар, изюм. Да ещё перец и ваниль.

И тут Гундега обратила внимание на то, что Виктор помрачнел. А совсем недавно, у ручья, он весело смеялся. Почему же теперь он стал неприветливым, только медвежьи лапы по-прежнему играючи-бережно крутят руль?

Впрочем, погасить радость Гундеги было не так-то просто.

— У вас какой-нибудь праздник, что ли? — наконец спросил Виктор.

— Как же! Праздник поминовения. К нам приедет сам пастор. Бабушка говорила, что все пасторы толстопузые. А этот, рассказывают, строен и красив.

— Кто же ещё у вас будет?

— Поном… — начала было Гундега и осеклась, почувствовав, как насмешливо прозвучал голос Виктора.

Она обиженно отвернулась.

— Почему вы больше ничего не рассказываете, Гундега?

Она не отвечала.

— Рассердились? Не стоит…

— Но почему вы так… — Гундега не находила слов, чтобы определить, что именно задело её в тоне Виктора.

— Не обижайтесь, Гундега, но… мне немного странно, что вы так кичитесь этим домом…

Гундега вспыхнула.

— А что в этом плохого? Может быть, то, что я там чужая, пришлая, или может быть… — и она почти вызывающе закончила, — то, что не я этот дом строила?

— Может быть…

— А вы? Разве вы сами строили дом, в котором живёте?

— Нет, не строил.

— Вот видите! — торжествующе воскликнула она. — А говорите, что…

— Вы наш клуб уже видели? Нет? Вот его мы построили своими руками. Двое были из строительной бригады, остальные нет. Работали в свободное время, иногда даже ночь прихватывали.

— Кто это «мы»?

— Колхозные комсомольцы.

— Наверно, хорошо заработали, если даже по ночам трудились? — спросила Гундега и сама устыдилась своего иронического тона. — Конечно, это не главное, но… — она хотела сгладить неловкость и не знала как.

— Мы работали «просто так» — как вы говорите.

— Бесплатно?

Виктор улыбнулся удивлению Гундеги.

— Разве так уж трудно поработать несколько часов сверх обычного трудового дня?

— И вы тоже работали?

— Я возил строительный материал, — просто ответил он.

Взгляд Гундеги выражал одновременно недоверие и удивление.

— Это далеко?

— Что именно?

— Ну, этот построенный вами клуб.

— В посёлке. В полутора километрах от поворота на лесничество.

— Ах, вот как…

Гундега больше не задавала вопросов.

Они приехали. Виктор затормозил у той самой автобусной остановки, где неделю назад Гундега сошла со своими чемоданами, подал ей свёртки.

— До свидания, — сказала Гундега, помедлив немного, протянула ему руку и направилась к дороге, ведущей в лесничество. Пройдя немного, она оглянулась, удивляясь, почему он не уехал. Виктор в этот момент подносил зажжённую спичку к папиросе, задумчиво глядя вслед Гундеге.

Наконец мотор заурчал. Обернувшись ещё раз, девушка увидела клубившуюся на дороге пыль, а рокот мотора уже отдавался в лесу.

2

Возле сарая стояла лошадь, запряжённая в телегу, и тянулась губами к длинным стеблям травы. В молодости она, наверно, была серой, а то и чёрной масти, потому что на седой спине ещё кое-где виднелись островки тёмной шерсти.

Заметив Гундегу, лошадь поспешно подняла голову, сползший было вниз хомут вернулся на положенное место. Неровная, неопределённого цвета грива свисала на лоб, почти совсем закрывая настороженно и сердито смотревшие глаза. Но когда Гундега хотела пройти мимо лошади, та вдруг тихо заржала, провожая её взглядом.

— Чего ты хочешь… лошадь?

Гундеге самой стало смешно, но ведь клички она не знала.

Услышав человеческий голос, лошадь насторожила уши.

Гундега, оставив свёртки посреди двора, подошла к лошади и протянула руку, чтобы погладить светлую бархатистую морду. Но лошадь в непонятной заносчивости резко вздёрнула голову и надменно посмотрела на девушку сверху вниз, словно говоря: «Не трогай меня, незнакомое существо в юбке!»

Гундега фыркнула:

— Ишь ты какая! То ржёшь, то ерепенишься!

Лошадь прислушивалась, прядая ушами, но воинственный пыл её заметно угас.

— Ты сама-то, пожалуй, ничего, — возобновила Гундега необычную беседу. — А вот причёска у тебя, как у стиляги. Честное слово, у тебя был бы более приличный вид, если бы твою гриву мы — вжжик!

Окончательно развеселившись, она показала двумя пальцами, как следовало бы обрезать гриву ножницами, и лошадь снова пугливо вздёрнула голову.

Тут Гундега сообразила, что в окно кто-нибудь может увидеть, как она здесь дурачится. Она осторожно оглянулась, но все окна были плотно занавешены, и казалось, будто дом закрыл глаза и погрузился в сон. Она взяла сумку и свёртки, чтобы пойти домой, но, сделав несколько шагов, опять услышала за спиной просительное ржанье. Лошадь смотрела на колодец, на срубе которого стояла деревянная бадья.