Игры Фортуны - [86]

Однако он, действительно, забыл, что живет в России. Здесь недостаточно честно выполнять свой долг, чтобы служить благу. Здесь во имя благой цели необходимо выбрать свою партию, хитрить, интриговать, подсиживать и подслушивать, нередко — подличать. Впрочем, как и везде в мире…

«Следует поторопить брата Людвига с приездом в Петербург, — подумал Антон-Ульрих. — Людвиг умен, хитер, ловок, и, главное, умеет нравиться дамам. Курляндское герцогство, конечно, не самый лакомый маестат в Европе…  Но рука принцессы Елизаветы, одной из прославленных красавиц света и дочери титана Петра, скрасит его неудовольствие. Это единственное спасение для Анны и нашего сына».

В этом пункте муж был согласен с любовником. Но Антон-Ульрих достаточно хорошо понимал, что умная и волевая Елизавета Петровна — не пешка в чужой игре. Как принудить ее к браку? Как отправить в Курляндию? Впрочем, как военный человек, Антон-Ульрих знал: поставленные диспозицией задачи следует решать последовательно и сообразно обстановке. Он тяжело вздохнул и сел писать письмо к хитроумному брату Людвигу, в приезде которого видел первую стадию своего плана…

* * *

Анна Леопольдовна давно не пускала принца Антона в супружескую спальню — его место бесповоротно занял Линар. С Морицем было надежнее и спокойнее — тем более что с роковой ночи свержения Бирона к Анне приходили странные сны. Сначала она мучилась бессонницей, прислушивалась к каждому шороху — все боялась, что однажды за ней придут, как пришли за Бироном по ее приказу, а потом падала, как в пропасть, в страшный, горячечный сон. Просыпалась от собственного крика, вскакивала, прижималась к Морицу. Линар утешал ее, успокаивал. Чувствуя исходящую от него спокойную силу, Анна засыпала до утра — на этот раз без сновидений.

В одну из декабрьских ночей 1740-го года ей приснилась тетка Анна. Грозная, суровая, безжалостная — такая, как при жизни. На Анну покойная царица смотрела из потустороннего мира так же презрительно и гневно, как незадолго до болезни, сведшей ее в могилу. Во сне Анна-младшая отчаянно боялась Анну-старшую — как еще совсем недавно, при земной жизни государыни.

— Все блажишь? — спрашивала тетка. — Все дуришь, девка?

— В чем вы упрекаете меня, тетушка? — оправдывалась во сне Анна.

— А в том, что ты, племянница, Лизаветку на трон пустить хочешь!

— Боже мой, с чего вы взяли?

— Один шаг до этого остался, дурища! Зачем Бирошу арестовать велела? Он бы тебе и Иванушке защитой стал!

— Тетушка, он хотел отправить нас с Антоном за границу, а Иванушку — умертвить!

— Врешь! — кричала тетка. — Дуришь! Думаешь, я во гробе лежу, ничего не вижу?! А я видела, душа моя видела, как мимо гроба моего Бирошу Миниховы солдаты волокли! Ты почему это позволила?

Анна молчала. Ей отчаянно хотелось проснуться, выйти из этого зыбкого, непрочного и тягостного дурмана, но не получалось. Никак не выходило.

— Знай, если Миниха от дел отстранишь, последнюю опору потеряешь! Кто тогда с тобой останется, глупая? Остерман? Так он лис, не лев, он тебя не защитит! Красавец твой, полюбовник?! Он в России — не сила. Или Жулька твоя, ни мужик, ни девка, так — посмешище! Не трогай Миниха, дура!

— Но тетушка, — снова попыталась возразить Анна…  и проснулась.

— Что с тобой, мон амур? — спросил разбуженный Мориц и пытливо заглянул Анне в глаза.

— Мне снилась тетка Анна, — тихо и потерянно сказала Анна. — Велела не трогать Миниха, иначе я потеряю последнюю опору.

Линар присел на постели, зажег свечу. Анна села рядом с ним. Сначала оба молчали. Морицу отчаянно хотелось закурить трубку, но Анна не выносила дыма. Эта спальня походила на золотистый кокон, но Мориц знал, что мир и спокойствие здесь — ненадолго. Кто знает, может быть, дверь золотистой спальни правительницы вышибут солдатскими прикладами, и очень скоро! Он первым прервал молчание, чтобы предостеречь Анну.

— Верно сказала покойная императрица…  Хоть и во сне. Нельзя трогать Миниха. Он — твоя шпага, твоя опора!

— Но муж и Остерман говорят совсем иное, — возразила Анна. — Что Миних опасен, что он рвется к верховной власти!

— Остерман сам рвется к власти, а твой муж — просто глупец! Хоть и благонамеренный…  Он не пойдет против тебя, но будет петь с голоса Остермана. Не трогай Миниха, Анна…

— Ты будешь моей шпагой, зачем мне Миних?! — горячо воскликнула Анна, обнимая Морица.

— Увы, мон амур, здесь дело в простой арифметике, — вздохнул тот. — У меня одна шпага, у Миниха — тысячи и тысячи! Меня не любят в Петербурге. Считают вторым Бироном. А Миниха уважают в гвардейских полках. В Измайловской, коего он создатель, в Семеновском, где лучше всего дисциплина…  В Преображенском несколько менее. Там царствует Елизавета.

— А если Миних побежит к Елизавете, предлагать ей свои тысячи шпаг и помощь? Почему бы ему не предать меня, как он предал Бирона?

— Так не доводи его до этого, умей увидеть в глазах сего старого волка огонь — и тогда бросай ему жирную кость…  А теперь — спи. Утром поговорим.

Линар уложил Анну в постель. Правительница России заснула, всхлипывая, прижавшись к плечу Линара. Ему, ведшему собственную дерзкую игру, тем не менее, было бесконечно жаль Анну — слишком юную, беспечную и милосердную для такого количества врагов. Все ее враги были удачливыми игроками, а она…  Она еще ничем себя не проявила, кроме нескольких добрых поступков, совершенных, как говорили при дворе, весьма некстати.