Игрок - [23]

— Подожди, я с тобой.

В умывалке лампы горели тускло-тускло, как, впрочем, и по всей школе — военное время, экономия... Кроме нас, в помещении обнаружился какой-то старшекурсник, который, услышав скрип двери, сначала дернулся, потом шумно выдохнул.

— Ф-фу... Чего вас черти носят среди ночи? Я из-за вас сигарету уничтожил, думал, Слагхорн идет...

Это был Руквуд, ставший в этом году старостой факультета. Несмотря на потерю сигареты, он, кажется, был в хорошем настроении. Стоял, пошатываясь, возле умывальника — в расстегнутой мантии, галстук сбился набок, значок старосты перевернулся вверх ногами.

— Почему не спите?

Том только ухмыльнулся и принялся выдавливать зубную пасту на щетку.

— А сам-то? — беззлобно огрызнулся я.

— У меня веская причина. Мы там... э-э... в общем, отмечаем начало учебного года.

— Мы, может, тоже отмечаем.

— Вам еще рано, — строго сказал Руквуд и ухватился за раковину, чтобы не упасть. — Право на отдых, детки, нужно заслужить тяжелым упорным трудом на ниве... на ниве...

Он еще немного подумал, потом решил оставить ниву в покое и махнул рукой.

— Так что вы это... того... быстренько.

Он оторвался от раковины и направился к двери, но на пороге обернулся — не без усилия, надо заметить, — и сурово сказал:

— И не вздумайте тут курить! Курить очень вредно. Это я вам говорю как староста... если вы еще не знаете...

Дверь умывалки захлопнулась, а через мгновение из коридора послышалось сдавленное "Ччерт!" — наверное, Руквуд наткнулся на стену.

Том вынул палочку и принялся убирать из воздуха сигаретный дым — он его не переносил, — а потом уселся на корточки у стены, ожидая, пока я умоюсь.

— Слушай, а этот Флинт — он точно не говорит по-английски?

— Почему не говорит? Пару слов знает, но не больше.

— А ты уверен, что это так и есть?

— М-м, — я потянулся за полотенцем. — А зачем ему притворяться?

— Мало ли... Надо бы как-то проверить. Интересно.

— Мне другое интересно — что с ним такое. Он так задергался, когда я с ним заговорил по-немецки... А потом спросил, почему его отправили в Слизерин. Кажется, в этой их компании с ним одним что-то не так, вот он и решил... А что именно не так — непонятно.

Про себя я подумал, что, возможно, Флинт полукровка, но не хотел об этом говорить при Томе. Но он только усмехнулся.

— Тут-то как раз все яснее ясного. Они евреи, а он — немец.

— Почему ты так думаешь?! — оторопел я.

— Они держались особняком еще до распределения, и это было заметно. Обычно люди, прошедшие через испытания, стараются быть вместе, тем более в чужой стране и незнакомой школе. Но если он немец, то понятно, почему они не питают к нему теплых чувств...

Я был склонен поверить Тому на слово — выросший с маглами полукровка, он хорошо разбирался в таких вещах. Волшебники, наоборот, всегда были мало чувствительны к национальным различиям. Для нас это было что-то почти формальное: французы едят лягушек, а немцы свинину, вот и вся разница. Но маглы всегда придавали таким вещам преувеличенное значение, а теперь, выходит, это распространилось и на магический мир...

Впрочем, то, что Флинт, возможно, немец, меня не очень удивило. Из газет мы знали, что далеко не все немецкие волшебники жаждут сотрудничать с Гриндельвальдом, так что, вероятно, семье Флинта тоже пришлось уехать. Я поделился этой мыслью с Томом, он кивнул.

— Интересно, как давно они сбежали из Германии? Хотелось бы послушать, что он расскажет о тамошних порядках. Разговорить бы его...

***

Такая возможность вскоре представилась.

Первое время Флинт очень дичился, но потом Альфард, хоть и без особой охоты, взял его под опеку как новоявленного родственника. Да и с факультетом ему повезло больше, чем прочим новеньким, — в Слизерине учились в основном дети из "хороших семей", где знание языков считалось обязательным, и по-немецки у нас в той или иной степени говорили многие. Мне нравилось общаться с Маркусом, хотя иногда было сложновато — когда он нервничал или торопился, то переходил на родной франкфуртский диалект, в котором я не мог разобрать половины слов. Правда, позже Флинт обнаружил, что из-за того, что ему постоянно переводят и подсказывают, он никак не может выучить английский, и наотрез отказался говорить по-немецки. Мучился, составляя фразы, бесконечно долго обдумывал каждое слово, но старался говорить сам, переходя на немецкий, только если надо было говорить быстро и долго.

Выяснилось, что его семья действительно не захотела в свое время сотрудничать с Гриндельвальдом, но из Германии тогда уже было очень трудно выехать. Магопорты закрыты, за создание незарегистрированного портключа можно запросто попасть в лагерь, разрешение на аппарацию выдают только в канцелярии Гриндельвальда. В результате только в конце тридцать девятого года Флинты смогли тайно бежать. Сначала отец сумел получить разрешение на аппарацию в Швейцарию, якобы по делам, потом Маркус с мамой перебрались туда через Австрию. Поехали — официально — отдыхать, взяли с собой только то, что можно было, не вызывая подозрения, нести в руках...

Швейцарию Маркус вспоминал, как почти рай, — никакого затемнения, везде море огней, люди спокойно гуляют по улицам, сидят в кафе, пьют вино. Но родители не захотели там оставаться и решили отправиться к родственникам в Англию. В свое время некая Урсула Флинт, приходившаяся Маркусу троюродной бабушкой или кем-то в таком роде, вышла замуж за Финеаса Блэка. Она до сих пор жила в Лондоне; к ней и решили ехать, но это оказалось нелегким делом.