Игра в «Мурку» - [19]

— нейтрализация средств ПВО вокруг стратегических объектов;

— борьба с противотанковыми управляемыми снарядами;

— средства разрушения подземных стратегических объектов (до 50 метров в глубину).

Не сомневаюсь, что наше сотрудничество послужит взаимному процветанию и делу мира во всем мире.

Искренне ваш

Издатель

— Как думаешь, Пронин, распустит хвост Теодор? Сыграет «Мурку»? — спросил полковник Громочастный и сделал нетерпеливый жест рукой, означающий, что он не ждет ответа на вопрос. Полковник не любил гадать на кофейной гуще, он предпочитал действовать и анализировать результаты предпринятых им шагов. — Ни в коем случае не предлагать денег, — добавил он. — Хвалить! Восхищаться! Теодором, его друзьями, женой, домом, подвигом народа, вернувшегося на свою историческую родину, осушившего малярийные болота, возродившего древний язык (медицину не трогайте — могут заподозрить подвох), в общем — всем этим еврейским курятником в пустыне у моря… Сыграет, сыграет Теодор «Мурку».

Теодор по получении письма был польщен чрезвычайно и даже пожалел, что сжег бумаги из своего досье. Смущал его только взгляд Баронессы, в котором читалось сомнение.

— Домашняя контрразведка, — пробурчал он.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ИЕРУСАЛИМ

Следующий этап в деле просвещения Сереги взял на себя Борис. Привитие сионистских ценностей к подгнившему стволу марксизма-ленинизма — задача нетривиальная, но решаемая. Испробовано, работает. Немного строгости, капелька пафоса и личный пример. Невзирая на протесты Сереги, Борис объявил ему, что приедет к восьми часам и будет гудеть из автомобиля, пока либо не сбегутся все соседи, либо Серега не выйдет. Серега вышел без пяти восемь, взглянул без всякого энтузиазма на поэтический профиль Бориса и хотел улизнуть на заднее сиденье, чтобы доспать по дороге в Иерусалим, но Борис распахнул перед ним правую переднюю дверь и сказал сурово и отрывисто, что дорога на Иерусалим чрезвычайно красива и изобилует многочисленными историческими памятниками борьбы еврейского народа за свою независимость и свободу. Серега вздохнул и сел на переднее сиденье с мрачной готовностью узнать все про борьбу и независимость еврейского народа.

— Привязной ремень! — напомнил ему Борис.

— Да у нас в Димоне… — начал было возражать Серега.

— Штраф ты платишь! — не стал дожидаться Борис Серегиных сентенций насчет порядков в Димоне.

«И в России тоже…» — хотел добавить Серега, но махнул рукой и пристегнулся.

И снова — рамат-ганские небоскребы, гордый блеск их в душе Бориса собирается как в зеркальной параболе и, сконцентрированный в его взгляде, брошенном на русского разведчика, угрожает ослепить последнего. Снова вокзал, которого Борис не замечает, выруливая на Аялон, а потом — и на трассу Тель-Авив — Иерусалим.

— Это что-то вроде путешествия из Петербурга в Москву, только в данном случае — как бы из Москвы в Петербург, то есть из Тель-Авива, метрополии экономической, в Иерусалим, метрополию державную, — объявил Борис и дружески толкнул плечом сонного Серегу. — Это в поезде из Москвы в Петербург можно выспаться ночью, а здесь расстояние ровно в десять раз короче, плюс виды, плюс памятники.

— Слева христианские монастыри, в том числе молчальников, вроде тебя, — объяснял в дороге Борис, — а справа от дороги — музей танковых войск Еврейского Государства. Мы с тобой и туда как-нибудь съездим.

Серега вздохнул. Между зелеными холмами, поросшими хвойным лесом, показались красные крыши домов. И на эту пасторальную картину обратил Серегино внимание Борис. И если Теодор на еврейском севере сам увлекался красотами, то Борис передавал свои чувства Сереге тем способом, которым учат домашней гигиене котят. Таким в точности способом ткнул он Серегу носом в покрашенные от ржавчины остовы сгоревших машин, везших продовольствие осажденному Иерусалиму в 1948 году.

Вот наконец и сам Иерусалим. Вот и парковка. Отработанным маршрутом провел Борис Серегу в Иерусалиме через миленькую пешеходную зону, где можно купить картины с евреями либо летающими, либо молящимися. Таков условный язык искусства: все знают, что в жизни евреи занимаются добыванием денег, едой, сексом и другими «гешефтами», а на картинах, которые сами пишут, они летают или молятся, или, окончив летать и молиться, смотрят с картин на прохожих и думают, например: а не купит ли картину со мною вот этот внук еврея, похожий на русского поэта Есенина, которого прогуливает еврей, похожий на христианского поэта Пастернака? Но у этого еврея, который прогуливает внука еврея, выражение глаз совсем не такое, как у поэтов серебряного века, веет от него практицизмом и решительностью, что несомненно выдает в нем пламенного сиониста. У такого кость не отнимешь!

Таковы уж картины (холст, масло) в Иерусалиме! Их от прочих картин отличает необычайная проницательность! Но нет, не купит картины внук еврея. Во-первых, сегодня суббота, и дверь магазина заперта, а во-вторых, жалованье, которое платит внуку еврея некий полковник Громочастный, невелико, картину на него не купишь. Жалованье внука еврея в Электрической компании было побольше, но внук еврея сбежал из Димоны, а значит, и из Электрической компании, а ему еще нужно каждый месяц изыскать 600 долларов дополнительно к получаемым им квартирным на оплату двух комнатенок в Шхунат-Бавли в Тель-Авиве (престижное, говорят, местечко: парк «Яркон» рядом, до Нетании двадцать минут на автомобиле без пробок). И убереги его Всевышний, строго смотрит на Серегу еврейский портрет, от того, чтобы зарабатывать внуку еврея эти 600 долларов содомским грехом, на что намекал ему гой Громочастный.