Игемон - [64]

— Это за мной…

И действительно, через несколько минут звякнула за дверью связка ключей ржавым металлическим скрежетом, что разрушило ещё не совсем проснувшуюся ночь и двери камеры распахнулись настежь. В это и без того небольшое помещение ввалилось сразу восемь вооружённых военных без опознавательных знаков в петлицах. Лаврентий Павлович бровью не повёл, хотя и был немного удивлён такому самодурству. Но всё разрешилось, когда в камеру вошёл последний из ночных гостей. Он был одет в дорогой и прекрасный двубортный чесучовый костюм светло-серого цвета, а на голове у него красовалась соломенная шляпа, правда, тоже не из дешёвых.

— Кто бы мог подумать, что именно ты, Никитка, явишься по мою душу? — хмыкнул Берия вместо приветствия. — Признаться, последнее время я ещё сомневался, но видимо зря сомневался.

— Как смеете вы… как смеешь ты, — поправился гость, — подозревать меня хоть в чём-то?! Наоборот, это я могу обвинить тебя в предательстве Родины и партии. Недаром за последнее время наши многие партийные руководители оказались не у дел. Это как понимать?

— Видите ли, Никита Сергеевич, — опять усмехнулся Лаврентий Павлович. — Вы действительно хотите, чтобы я и другие хозяйственники отдали страну на разграбление кучке безграмотных негодяев, которые и Устав партии, мягко говоря, забыли? Для этого действительно надо быть тупым ослом или свиньёй, занимающейся подсчитыванием накопленного сала.

— Ты… вы вечно меня вечно меня выводите из себя, — Никита Сергеевич настолько был взвинчен, что повысил голос, и он стал похож на поросячьи визги. — Я никому не позволю так обращаться с собой!

На сей раз Лаврентий Павлович даже прыснул в кулак, но живо подавил рвущийся наружу хохот:

— Можно подумать, голюбезный Никита Сергеевич, будто это вы у меня в Лефортово сидите, а не я у вас в Алёшкинских казармах?

Хрущёв-Перелмутер — ибо это был действительно он — покраснел, как помидор, потом покрылся белыми пятнами бешенства и окончательно стал смахивать на свежеобрезанный кусок украинского сала. Берия позволял себе иногда откровенно покуражиться над отъявленными дураками, невесть как пролезшими в партаппарат. Собственно, товарищ Сталин уже принялся очищать ряды управленцев от прилипшей шелухи, да только немного не успел. Шелуха в битве за существование оказалась чуть-чуть проворнее и успела отравить вождя, да не просто отравить, а принести жертву сатане на великий для евреев праздник Пурим[37]. Собственно, мало кто из других народностей знает суть этого, так сказать, праздника, а зря. Игемон по роду своих занятий подробно изучил этот праздник, особенно когда узнал, что именно на его кануне происходят истинно сатанинские жертвоприношения.

Вкратце дело было так. В персидском городе Вавилоне «при царском дворце» работал служащий по имени Мардохей, еврей по национальности. Однажды царь Артаксеркс поругался со своей женой Астинь и выгнал ее из дворца. По всей стране был объявлен конкурс на замещение вакантного места. Пользуясь своими связями, Мардохей внес в списки претенденток собственную приемную дочь по имени Ганасса, она же Есфирь. И на всякий случай запретил ей сообщать о своей истинной национальности и родственных связях. Есфири повезло: она стала любимой женой. Через какое-то время Мардохей донес на двух евнухов, что те якобы намерены убить царя Артаксеркса. В доказательство своих слов Мардохей заявил, что у него был об этом вещий сон. Под пыткой евнухи быстро сознались и были казнены, а Мардохей приблизился к государю как верный слуга.

Некий Аман, первое лицо при дворе Артаксеркса, был по каким-то причинам несогласен с выводами странного следствия, и «…старался он причинить зло Мардохею и народу его за двух евнухов царских»[38] Возможно, дело было и не в евнухах, так как Библия сообщает также, что Мардохей нахально отказывался оказывать Аману почести, положенные тому, как старшему по должности. Как бы то ни было, Аман как-то раз подробно рассказал царю о нравах и обычаях еврейского народа — «…объяснил нам, что во всех племенах вселенной замешался один враждебный народ, по законам своим противный всякому народу, постоянно пренебрегающий царскими повелениями, дабы не благоустроялось безукоризненно совершаемое нами соуправление… Один только этот народ всегда противится всякому человеку, ведет образ жизни, чуждый законам, и, противясь нашим действиям, совершает величайшие злодеяния, чтобы царство наше не достигло благосостояния…»[39]. Просто поразительно, что репутация еврейского народа с тех пор в целом практически не изменилась — все претензии к евреям испокон веков высказывались примерно теми же словами, как в указе Артаксеркса…

Времена были суровые, и Артаксеркс повелел истребить евреев поголовно. Узнав о таких перспективах, Мардохей связался с Есфирью и призвал её к действию. А заодно пояснил, что альтернативы у неё нет: «…не думай, что ты одна спасешься в доме царском из всех Иудеев. Если ты промолчишь в это время, то свобода и избавление придет для Иудеев из другого места, а ты и дом отца твоего погибнете»[40]

Для начала Есфирь подставила Амана: как-то так получилось, что царь обнаружил последнего «припавшим к ложу, на котором находилась Есфирь»