Иерусалимские гарики - [19]

едят червивые плоды

змеиной мудрости своей.

События жизни во внешней среде

в душе отражаются сильно иначе,

и можно смеяться кромешной беде

и злую тоску ощущать от удачи.

Азартно дух и плоть вершат пиры,

азартны и гордыня и разбой,

Бог создал человека для игры

и тайно соучаствует в любой.

Когда ещё не баржи мы, а лодки,

и ветром паруса не оскудели,

заметно даже просто по походке,

как музыка играет в теле.

От Бога в наших душах раздвоение,

такой была задумана игра,

и зло в душе божественно не менее

играющего белыми добра.

Чуя близость печальных превратностей,

дух живой выцветает и вянет;

если ждать от судьбы неприятностей,

то судьба никогда не обманет.

Я редко сожалею, что не юн,

и часто – что в ту пору удалую

так мало я задел высоких струн,

а низкие – щипал напропалую.

Из-под поверхностных течений

речей, обманчиво несложных,

текут ручьи иных значений

и смыслов противоположных.

Забавен наш пожизненный удел

расписывать свой день и даже час,

как если бы теченье наших дел

действительно зависело от нас.

Хотя ещё Творца не знаю лично,

но верю я, что есть и был такой:

всё сделать так смешно и так трагично

возможно лишь Божественной рукой.

Редко нам дано понять успеть,

в чём таится Божья благодать,

ибо для души важней хотеть,

нежели иметь и обладать.

Комок живой разумной слизи

так покорил и даль и высь,

что создал множество коллизий,

чтоб обратиться снова в слизь.

Мужество открытого неверия,

полное тревоги и метания –

чище и достойней лицемерия

ханжеского богопочитания.

В безумствах мира нет загадки,

Творцу смешны мольбы и просьбы:

ведь на земле, где всё в порядке,

для жизни места не нашлось бы.

Я редко, но тревожу имя Бога:

материи Твоей худой лоскут,

умерить я прошу Тебя немного

мою непонимания тоску.

Живя с азартом и упорством

среди друзей, вина и смеха,

блажен, кто брезгует проворством,

необходимым для успеха.

Ты скорее, Господь, справедлив, чем жесток,

мне ясней это день ото дня,

и спасибо, что короток тот поводок,

на котором Ты держишь меня.

Молитва и брань одновременно

в живое сплетаются слово,

высокое с низким беременно

всё время одно от другого.

В игры Бога как пешка включён,

сам навряд ли я что-нибудь значу;

кто судьбой на успех обречён,

с непременностью терпит удачу.

В лицо нам часто дышит бездна,

и тонкий дух её зияния

нам обещает безвозмездно

восторг полёта и слияния.

То главное, что нам необходимо –

не знает исторических помех,

поэтому всегда и невредимо

пребудут на земле любовь и смех.

Нам чуть менее жить одиноко

в мираже, непостижном и лестном,

что следит неусыпное око

за любым нашим шагом и жестом.

Душа моя нисколько не грустит

о грешном словоблудии моём:

ей Бог мои все глупости простит,

поскольку говорил я их – о Нем.

Под осень чуть не с каждого сука,

окрестности брезгливо озирая,

глядят на нас вороны свысока,

за труд и суету нас презирая.

Сполна сбылось, о чём мечтали

то вслух то молча много лет;

за исключением детали,

что чувства счастья снова нет.

У мудрости расхожей – нету дна,

ищи хоть каждый день с утра до вечера;

в банальности таится глубина,

которая её увековечила.

Ощущение высшей руки

в нас отнюдь не от воплей ревнителей;

чувство Бога живёт вопреки

виду многих священнослужителей.

Хотелось быть любимым и любить,

хотелось выбрать жребий и дорогу,

и теми я порой хотел бы быть,

кем не был и не стану, слава Богу.

Сейчас, когда постигла душу зрелость,

нам видится яснее из тумана

упругость, и пластичность, и умелость

целебного самих себя обмана.

Часами я валяюсь, как тюлень,

и делать неохота ничего,

в доставшихся мне генах спала лень

задолго до зачатья моего.

Цветение, зенит, апофеоз –

обычно забывают про истоки,

в которых непременно был навоз,

отдавший им живительные соки.

Товарищ, верь: взойдёт она,

и будет свет в небесной выси:

какое счастье, что луна

от человеков не зависит!

О, как смущен бывает разум

лихим соблазном расквитаться

со всеми трудностями сразу,

уйдя без писем и квитанций.

В сумерках закатного сознания

гаснет испаряющийся день,

бережно хранят воспоминания

эхо, отражение и тень.

Жил на ветру или теплично,

жил, как бурьян, или полезно –

к земным заслугам безразлична

всеуравнительная бездна.

С азартом жить на свете так опасно,

любые так рискованны пути,

что понял я однажды очень ясно:

живым из этой жизни – не уйти.

Когда последняя усталость

мой день разрежет поперёк,

я ощутить успею жалость

ко всем, кто зря себя берёг.

Сегодня настроение осеннее,

как будто истощился дух мой весь,

но если после смерти воскресение –

не сказка, то хочу очнуться здесь.

В этой жизни, шальной и летящей,

мало пил я с друзьями в пивных,

но надеюсь, что видеться чаще

нам достанется в жизнях иных.

Решит, конечно, высшая инстанция –

куда я после смерти попаду,

но книги – безусловная квитанция

на личную в аду сковороду.

А жаль, что на моей печальной тризне,

припомнив легкомыслие моё,

все станут говорить об оптимизме

и молча буду слушать я враньё.

Струны натянувши на гитары,

чувствуя горенье и напор,

обо мне напишут мемуары

те, кого не видел я в упор.

От воздуха помолодев,

как ожидала и хотела,

душа взлетает, похудев

на вес оставленного тела.

Нам после смерти было б весело

поговорить о днях текущих,

но будем только мхом и плесенью

всего скорей мы в райских кущах.

6

Улучшить человека невозможно,