Иерусалимские гарики - [17]

Шрифт
Интервал

иметь биографические факты,
я с дамами охотно затевал
поверхностно-интимные контакты.
В разъездах, путешествиях, кочевьях
я часто предавался сладкой неге;
на генеалогических деревьях
на многих могут быть мои побеги.
Мы даже в распутстве убоги,
и грустно от секса рутинного,
читая, что делали боги,
покуда не слились в Единого.
Наши бранные крики и хрипы
Бог не слышит, без устали слушая
только нежные стоны и всхлипы,
утешенье Его благодушия.
Люблю житейские уроки
без посторонних и свидетелей,
мне в дамах тёмные пороки
милее светлых добродетелей.
Меж волнами любовного прилива
в наплыве нежных чувств изнемогая,
вдруг делается женщина болтлива,
как будто проглотила попугая.
Наука описала мир как данность,
на всём теперь названия прибиты,
и прячется за словом полигамность
тот факт, что мы ужасно блядовиты.
Опять весной мечты стесняют грудь,
весна для жизни – свежая страница;
и хочется любить кого-нибудь;
но без необходимости жениться.
Душевной не ведая драмы,
лишь те могут жить и любить,
кто прежние раны и шрамы
умел не чесать, а забыть.
С лицом кота, не чуждого сметане,
на дам я устремляю лёгкий взор
и вычурно текучих очертаний
вкушаю искусительный узор.
Спектаклей на веку моём не густо,
зато, насколько в жизни было сил,
я жрицам театрального искусства
себя охотно в жертву приносил.
В меня вперяют взор циничный
то дама пик, то туз крестей,
и я лечу, цветок тепличный,
в пучину гибельных страстей.
Вовсе не был по складу души
я монахом-аскетом-философом;
да, Господь, я немало грешил,
но учти, что естественным способом.
Молит Бога, потупясь немного,
о любви молодая вдовица;
зря, бедняжка, тревожишь ты Бога,
с этим лучше ко мне обратиться.
Не знаю выше интереса,
чем вечных слов исполнить гамму
и вывести на путь прогресса
замшело нравственную даму.
Встречая скованность и мнительность,
уже я вижу в отдалённости
восторженность и раздражительность
хронической неутолённости.
Когда внезапное событие
заветный замысел калечит,
нам лишь любовное соитие
всего надёжней душу лечит.
В дела интимные, двуспальные
партийный дух закрался тоже:
есть дамы столь принципиальные,
что со врага берут дороже.
Петух ведёт себя павлином,
от индюка в нём дух и спесь,
он как орёл с умом куриным,
но куры любят эту смесь.
Подушку мнёт во мраке ночи,
вертясь, как зяблик на суку,
и замуж выплеснуться хочет
девица в собственном соку.
Какие дамы нам не раз
шептали: "Дорогой!
Конечно, да! Но не сейчас,
не здесь и не с тобой!"
На старости у наших изголовий
незримое сияние клубится
и отблесками канувших любовей
высвечивает замкнутые лица.
Любви теперь боюсь я, как заразы,
смешна мне эта лёгкая атлетика,
зато люблю мои о ней рассказы
и славу Дон Жуана – теоретика.
Затем из рая нас изгнали,
чтоб на земле, а не в утопии
плодили мы в оригинале
свои божественные копии.
Семья, являясь жизни главной школой,
изучена сама довольно слабо,
семья бывает даже однополой,
когда себя мужик ведёт как баба.
Увы, но верная жена,
избегнув низменной пучины,
всегда слегка раздражена
или уныла без причины.
Семьи уклад и канитель
душа возносит до святыни,
когда семейная постель –
оазис в жизненной пустыне.
Чтобы души своей безбрежность
художник выразил сполна,
нужны две мелочи: прилежность
и работящая жена.
Чего весь век хотим, изнемогая
и мучаясь томлением шальным?
Чтоб женщина – и та же, но другая
жила с тобою, тоже чуть иным.
Логикой жену не победить,
будет лишь кипеть она и злиться;
чтобы бабу переубедить,
надо с ней немедля согласиться.
Проблемы и тягости множа,
душевным дыша суховеем,
мы даже семейное ложе –
прокрустовым делать умеем.
Забавно, что ведьма и фурия
сперва были фея и гурия.
А та, с кем спала вся округа,
не успевая вынимать,
была прилежная супруга
и добродетельная мать.
Зов самых лучших побуждений
по бабам тайно водит нас:
от посторонних похождений
семья милей во много раз.
Любви блаженные страницы
коплю для страшного суда,
ибо флейтистки и блудницы
меня любили таки-да.
Кто в карьере успехом богат,
очень часто ещё и рогат.
В семье мужик обычно первый
бывает хворостью сражён;
у бедных вдов сохранней нервы,
ибо у женщин нету жён.
Стал я склонен во сне к наваждениям:
девы нежные каждую ночь
подвергают меня наслаждениям,
и с утра мне трудиться невмочь.
Глаза ещё скользят по женской талии,
а мысли очень странные плывут:
что я уже вот-вот куплю сандалии,
которые меня переживут.
Нет, любовной неги не тая,
жизнь моя по-прежнему греховна,
только столь бесплотна плоть моя,
что и в тесной близости духовна.
Когда умру, и тут же слава
меня овеет взмахом крыл,
начнётся дикая облава
на тех старух, с кем я курил.
Думаю угрюмо всякий раз,
глядя на угасшие светильники:
будут равнодушно жить без нас
бабы, города и собутыльники.
Я готовлюсь к отлёту души,
подбивая житейский итог;
не жалею, что столько грешил,
а жалею, что больше не мог.
Я тебя люблю, и не беда,
что недалека пора проститься,
ибо две дороги в никуда
могут ещё где-то совместиться.

5

Наш дух бывает в жизни искушён
не раньше, чем невинности лишён
Творец нас в мир однажды бросил
и дал бессмысленную прыть,
нас по судьбе несёт без вёсел,
но мучит мысль, куда нам плыть.
С возрастом яснеет Божий мир,
делается больно и обидно,
ибо жизнь изношена до дыр
и сквозь них былое наше видно.
Настолько время быстротечно

Еще от автора Игорь Миронович Губерман
Искусство стареть

Новая книга бесподобных гариков и самоироничной прозы знаменитого остроумца и мудреца Игоря Губермана!«Сегодня утром я, как всегда, потерял очки, а пока искал их – начисто забыл, зачем они мне срочно понадобились. И я тогда решил о старости подробно написать, поскольку это хоть и мерзкое, но дьявольски интересное состояние...»С иронией и юмором, с неизменной «фирменной» интонацией Губерман дает советы, как жить, когда приходит она – старость. Причем советы эти хороши не только для «ровесников» автора, которым вроде бы посвящена книга, но и для молодежи.


Путеводитель по стране сионских мудрецов

Известный автор «гариков» Игорь Губерман и художник Александр Окунь уже давно работают в творческом тандеме. Теперь из-под их пера вышла совершенно необыкновенная книга – описать Израиль так, как описывают его эти авторы, прежде не удавалось, пожалуй, никому. Чем-то их труд неуловимо напоминает «Всемирную историю в изложении "Сатирикона"», только всемирность здесь сведена к конкретной точке в плане географии и конкретному народу в плане антропологии. История, аврамическне религии, экономика, легенды, байки, анекдоты, война, искусство – все перемешано здесь во взрывной микс.


Камерные гарики. Прогулки вокруг барака

«Гарики» – четверостишия о жизни и о людях, придуманные однажды поэтом, писателем и просто интересным человеком Игорем Губерманом. Они долго ходили по стране, передаваемые из уст в уста, почти как народное творчество, пока не превратились в книги… В эту вошли – циклы «Камерные гарики», «Московский дневник» и «Сибирский дневник».Также здесь вы найдете «Прогулки вокруг барака» – разрозненные записки о жизни в советском заключении.


Иерусалимские дневники

В эту книгу Игоря Губермана вошли его шестой и седьмой «Иерусалимские дневники» и еще немного стихов из будущей новой книги – девятого дневника.Писатель рассказывает о главных событиях недавних лет – своих концертах («у меня не шоу-бизнес, а Бернард Шоу-бизнес»), ушедших друзьях, о том, как чуть не стал богатым человеком, о любимой «тещиньке» Лидии Либединской и внезапно напавшей болезни… И ничто не может отучить писателя от шуток.


Дар легкомыслия печальный…

Обновленное переиздание блестящих, искрометных «Иерусалимских дневников» Игоря Губермана дополнено новыми гариками, написанными специально для этой книги. Иудейская жилка видна Губерману даже в древних римлянах, а уж про русских и говорить не приходится: катаясь на российской карусели,/ наевшись русской мудрости плодов,/ евреи столь изрядно обрусели,/ что всюду видят происки жидов.


Штрихи к портрету

В романе, открывающем эту книгу, автор знаменитых «физиологическим оптимизмом» четверостиший предстает наделенным острым социальным зрением. «Штрихи к портрету» главного героя романа оказываются и выразительными штрихами к портрету целой исторической эпохи.


Рекомендуем почитать
Восьмой дневник

Сегодня мне исполняется семьдесят шесть, идёт вторая половина восьмого десятка лет, я неуклонно приближаюсь к месту моего назначения. И даже графоманы перестали слать мне свои опусы – должно быть, полагая, что ввиду маразма я уже их не смогу благословить. В эти годы самая пора сидеть на завалинке, курить табак-самосад и вспоминать, как воевал с Наполеоном…


Третий иерусалимский дневник

В сборник вошли стихотворения известного поэта Игоря Губермана.


Шестой иерусалимский дневник

В сборник вошли стихотворения известного поэта Игоря Губермана.


Первый иерусалимский дневник. Второй иерусалимский дневник

В сборник вошли стихотворения известного поэта Игоря Губермана.