Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [65]

Для нас с братом реликвией войны была папина полевая сумка и кожаный ремень с большой железной пряжкой.

На ремне папа точил опасную бритву, а в потрёпанной сумке хранились папины документы – военный билет, справки о ранении и лечении в госпитале, свидетельства о погибших детях, жене и медаль за победу над Германией. Там же хранились многочисленные облигации, большие и маленькие, – то была наша надежда на будущее. Мы на семейном совете обсуждали, что купим, когда эти облигации выиграют – так из года в год надежда не покидала нас. Не помню, куда делись эти разноцветные бумажки. Но однажды в денежно-вещевой лотерее я таки выиграл. То был знаменательный день в нашей семье – осуществилась моя давнишняя мечта: мы купили тортик с настоящим кремом в картонной коробке 15 на 15 сантиметров с изображением зайчика на крышке.

Видения детства сменяются воспоминаниями о нашей с женой семейной жизни, которая во многом определялась моей работой, необходимостью поездок в Ленинград по поводу Ассоциации больных гемофилией, на конференции и учёбу в Москву, Казань. Вот и сейчас, исполняя дома всю мужскую работу, не перестаю думать о своих исследованиях. Как-то незаметно мы отдалились друг от друга. Что Ларисе Израиль, к религии иудеев она не причастна, работать по специальности не имеет возможности. Будь она инженером или программистом, не было бы проблемы с отсутствием владения ивритом. При этом понимает, что в России сейчас совсем караул, но это не утешает; раздражение часто сменяется депрессией. Последнее время в занятиях эзотерикой видит некое духовное пробуждение. Я тоже старался постичь эти тайные знания, врачующие болезни души, – не получилось, не оказался в числе избранных. Будь у меня свободное время, стал бы активным членом недавно организованной в Израиле «Партии справедливости». Ведь все наши заповеди можно свести к одной – к необходимости «хранить правосудие и поступать праведно».

Наконец закончились мои мытарства: с помощью рекомендации профессора Орноя, у которого работал на стипендии Шапиро, взяли дежурным врачом в открытый французами более ста лет назад госпиталь Сен-Луис. Это больница для тяжело больных и для нуждающихся в лечении от побочных действий химиотерапии. Кроме онкологических больных есть и те, что лежат в бессознательном состоянии, но родные не дают разрешения на эвтаназию. Должно быть, не хотят брать грех на свою душу. Грех ли это? Кто знает, может быть, какие-то участки мозга ещё не атрофированы. Есть больные с разными осложнениями, хроники; мы поддерживаем их. Я не сразу свыкся с мыслью о том, что мало кто из моих подопечных выйдет из этого заведения; бывает, поступают на последнем дыхании, есть и те, что годами лежат. Пять лет лежит Мираби – молодой мужчина, чуть больше сорока, он с детства страдал эпилепсией. После тяжёлого припадка с потерей сознания – необратимое поражение мозга, вегетативное состояние; полностью обездвижен, питание получает через зонд, эмоции выражает мимикой, которая понятна только матери. Мать приходит каждый день, ухаживает, делает массаж. Не припомню ни одного раза, чтобы, придя на дежурство, не застал её у постели сына. Читает ему молитвы, напевает грузинские песни, случается, засыпает у его постели. Как-то сказала, что, когда я подхожу, сын реагирует на меня положительно, она это видит по выражению его лица. Мираби играл на нескольких музыкальных инструментах, сейчас отец играет ему на грузинской свирели. Иногда приходит жена с тремя детьми… Самое трудное в работе врача, когда чувствуешь своё бессилие.

Как бы то ни было, задача дежурного быть на страже: повысилось ли давление, температура. В экстренных случаях должен принять решение и к тому, что предписано, добавить новые процедуры, лекарства. Одним словом, продлеваем жизнь. Стараюсь быть особенно внимательным к тем, к кому редко ходят родные, ибо чувство одиночества может усилить боль. Когда лечишь умирающего, вернее, становишься свидетелем последних дней, важно уверить его в том, что врач всегда придёт на помощь.

После ночного дежурства трудно на чём-то сосредоточиться, голова чумная и спать не спится, состояние потерянности, беспокойства. Но ведь не о чем беспокоиться. Дети работают, внуки учатся – всё в порядке. Правда, живут в другом городе, я с ними разговариваю по телефону и, подобно моим родителям, стараюсь внушить им, что к жизни нужно относиться серьёзно. Наш с женой быт давно устроен; люди, у которых снимаем квартиру, выгонять не собираются. В любом случае, даже если потеряю работу, на улице не окажемся. Вернувшись домой после бессонной ночи, выхожу в свой ухоженный садик, где кроме лимонного и апельсинового дерева нашёл место и для кустика лавра. Думал, деревья послужат всего лишь для тени, однако вскоре они покрылись плодами, а лавровый кустик превратился в дерево. В России у нас был участок земли, где сажали картошку, здесь апельсины дешевле картошки. Присел на скамейку, которую недавно соорудил, и, наверное, задремал, потому что привиделось снежное раздолье Вологодской области, промёрзлые, покрытые изморозью брёвна, доски Леспромхоза, почувствовал запах снега… Когда открыл глаза, увидел снежинки, настоящие снежинки в воздухе, они таяли, не долетев до земли. Но запах! Запах настоящего снега! Не раз доводилось слышать, что приехавшим из России на постоянное жительство не хватает здесь снега.