Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [60]

В ординатуре набирался не только врачебного, но и жизненного опыта, из которого следовало, что полагаться нужно только на себя. В первые же дни работы попросили неделю подежурить в приёмном отделении больницы. В пятницу из областного района привезли мальчика с менингитом после удаления аппендицита. Нужно было сменить антибиотик. Не зная, какие антибиотики есть в отделении, позвонил дежурному врачу, и тот заверил меня, что всё сделает. Должно быть, он забыл о нашей договорённости, и мальчик в выходные дни остался без назначенных уколов. А я получил строгий выговор – и поделом, с тех пор сопровождаю больного с момента поступления до дня выписки. Вот и сейчас, на моём последнем месте работы – французском госпитале Сен-Луис – сопровождаю поступившего с первого дня до последнего вздоха. Редко кому удаётся уйти отсюда раньше.

Удивительно, человек живёт в настоящем и в прошлом времени, память непроизвольно выхватывает те или иные события. Чаще возвращаются воспоминания о моей первой работе в посёлке Вахтога, куда попал по распределению в институте. То Богом забытый край в восьмидесяти километрах от Вологды; два с половинной часа ехать на поезде. Инфраструктуры никакой; кругом грязь, дощатые мостки на дороге. Асфальт – что-то вроде мечты о далёком будущем. Салтыков-Щедрин говорил о подобных глубинках России: «Если я усну и проснусь через сто лет, то будет в России то же самое: пьют и воруют». Пока не освоился, жена оставалась с родителями в Саратове, приехала через полгода с семимесячной дочкой. И жили мы в маленькой комнатке, в которой едва поместилась детская кроватка. В магазине продуктов нет, достать ребёнку молоко – проблема. Боялся, что Лариса уедет к родителям. Со временем дали квартиру с печным отоплением, привезли сырые чурки, хорошо сосед помог колоть их.

В том далёком от цивилизации месте было ощущение замкнутого пространства. Никакого просвета. Всё те же коллеги, недоумевающие по поводу моей активности: или не верят, что можно что-либо изменить в нашей системе, или им неинтересны нововведения медицины, над которыми ломаю голову. А мне ни к чему распивать с ними бутылку на троих по поводу и без. Они ходят друг к другу в гости, дружат семьями, а моя жена тяготится пустыми разговорами, зряшным общением. Ей куда как интересней в школе со старшеклассниками, которым преподаёт русскую литературу: ведь в подростках живы надежды, горение души. Чтобы хоть на время сменить обстановку, глотнуть свежего воздуха, поехал я в Питер поступать в аспирантуру. Однако там сказали: «У нас своих хватает». В самом деле, зачем брать с периферии, если своих выпускников в избытке. Некуда было податься, общаться не с кем, так уж сложилось в тех краях – если ни с кем не пьёшь, значит, ты ни при чём. Вахтогу называли местом «доски, трески и тоски»; куда ни посмотришь – всюду брёвна, доски, и всё оттого, что единственное место работы населения – лесная промышленность – тяжёлый физический труд на морозе. Чтобы разнообразить жизнь, стал придумывать себе разные занятия: организовал шахматный кружок с подростками, помогал им осилить школьные предметы и радовался, когда кто-нибудь поступал в институт и уезжал из той глухомани.

Впрочем, за восемь лет работы в далёком от цивилизации месте мне удалось побывать не только в Питере, но и в Москве. Три месяца провёл в Казани – посылали в институт усовершенствования врачей на кафедру патологии новорождённых, где получил подтверждение тому, что нормальные дети при неправильных травматических родах – поворотах головы и вытягивании – получают поражение спинного мозга.

Вся моя жизнь – не что иное, как медицинская практика, из которой восемнадцать лет посвятил программе профилактики наследственных болезней. То была работа помимо прямых обязанностей, денег за неё не платили. Генетика является философией современной медицины – без общего подхода не решить частную проблему. Стараясь набрать опыт в разных областях, пытался приблизиться к представлению о единстве. Шёл один против всех и против системы управления – «Есть упоение в бою!». В то время, когда за рубежом больные гемофилией лазят по горам, в России средняя продолжительность жизни этих детей – двадцать лет. И мы с этим миримся, и всё от соблазна следовать стереотипу – тому, что есть, так проще. В результате прекращаем поиски и плывём по течению.

Когда видишь обречённых детей, их боль становится твоей болью – это самый эффективный стимул в решении любой проблемы. В России не было лекарственных средств для предотвращения кровотечения. Ничего не оставалось, как прорваться за рубеж – послал в американскую ассоциацию просьбу о сотрудничестве по поводу больных гемофилией. Получил информационные материалы из Америки, ответы из посольства Швеции, Франции и других стран. Документы из-за рубежа на фирменных бланках вдохновляли, вселяли уверенность. Администрация больницы поверила в успех – мол, мы не самозванцы, а официальная общественная организация, отстаивающая интересы больных с тяжёлыми наследственными заболеваниями. В газете «Красный север» опубликовали несколько моих статей и интервью о конкретных наших больных. И однажды даже выдали гонорар, кажется в размере четверти месячной зарплаты. Долгая и трудная дорога от создания соответствующей организации до конкретного лечения. Однако, когда уезжал в Израиль, больные гемофилией в Вологодской области уже стали получать жизненно необходимые лекарства.