«Иду на красный свет!» - [29]

Брат Эдуард окончил городскую школу, а так как учился он хорошо, учителя посоветовали ему идти в реальное училище или в гимназию. Но матушка сказала: «Откуда взять денег?» — и пристроила его учеником в лавку, надеясь, бедняжка, что по крайней мере хоть один из нас будет сыт. Но, кроме повидла из свеклы и маргарина, он никогда ничего не приносил домой. Когда мы написали отцу, что Эда служит в бакалейной лавке, он ответил, что всегда мечтал обучить нас своему ремеслу, чтобы работать всем вместе. Но раз уж так случилось и нет конца этой войне — что делать. Бог знает, когда еще он вернется домой.

Как-то отец написал, что их распределили по немецким полкам и с ним теперь нет никого из старых товарищей, что готовится какое-то большое наступление и полк их подтянули к самому фронту, слышна даже канонада. Это было последнее его письмо. Потом мы стали получать обратно все наши письма, хотя номер полевой почты на них был обозначен правильно. На одном из вернувшихся писем стояло: «Verwundet, im Feldlazarett»[9], а затем пришло несколько писем с отметкой «Zurück, unbekannt»[10]. Мать, измученная заботами и переживаниями, каждую неделю ходила в канцелярию Красного Креста, и там в конце концов нам сообщили, что отец не вернулся в свое подразделение после боя у Гориции, очевидно, ранен и попал в полевой госпиталь. Но на этом сведения о нем обрывались, он, мол, числится без вести пропавшим, и никаких следов больше нет.

Во время войны не было дня, чтобы смерть не напомнила о себе. Мать то и дело приходила с известием, что на фронте кого-то убили. Мы постоянно видели печальные похоронные процессии. Да и гражданских стали хоронить чаще, чем прежде. Они умирали от голода и дистрофии, от туберкулеза и тифа. Все это не могло не коснуться и меня. Наше детство было совсем другим, не таким, как у старшего поколения, которое еще могло наслаждаться идиллией мирного времени.

А мне, можно сказать, особенно «повезло»: на каждом шагу я сталкивался больше с неприглядными, чем с радостными сторонами жизни. Мало того, горе я видел не только в жизни — и в книжках, которые тогда попадали мне в руки, речь шла о том же.

Книги сыграли в моей жизни решающую роль. Несравненно большую, чем в жизни моих сверстников, которые тоже много читали, или тех друзей и товарищей, с которыми я обменивался книжками.

Я начал читать очень рано, еще в то время, когда отец был с нами. Даже война не изменила моего доверительного отношения к книге. Возможно потому, что в Писеке, как ни в одном другом городе, все прямо-таки дышало литературой.

Совсем маленьким я читал взятые из детских библиотек чудесные сказки о рыцарях и принцессах с золотой звездой во лбу, о водяных и заколдованных лебедях, которые превращались в прелестных красавиц, о глупом Гонзе, который провел самых хитрых хитрецов, о Гулливере и Уленшпигеле и о многом, многом другом. Эти книги прекрасно иллюстрировали Артуш Шайнер и Венцеслав Черный{27}. Я очень любил рисунки этих художников. Но по воле судьбы мне в руки чаще попадали книги о том, о чем я вовсе не хотел читать. Это были печальные истории о безрадостной жизни людей, которую я сам хорошо знал, трагические и печальные случаи из судеб бедных детей, потерявших родителей и выросших у жестоких и эгоистичных людей. Как часто в этих книгах речь заходила о смерти! И ее жестокость отнюдь не смягчалась никакими героическими поступками, она была ненужной и бесполезной. Я читал эти книжки при тусклом свете керосиновой лампы. А когда приходилось экономить керосин, то портил глаза при мигающем пламени свечи. Все это были истории людей, которые теряли и никогда уже не находили друг друга. Грустный рассказ о подростке, который катался по замерзшему пруду и утонул, оттого что под ним проломился лед; о мальчугане, который влез на дерево за птичьими яйцами, упал и разбился; о том, как сова выклевала одному шалуну глаза; как бродячие цирковые артисты увели ребенка, которого не могли прокормить родители. Тоску и уныние наводил сам вид этих книжек: грязные, потрепанные переплеты, расползавшиеся корешки, пожелтевшие страницы с мелким, плохо отпечатанным текстом, оборванные углы, подклеенные оберточной бумагой, закрывавшей часть строчек…

Позже мне попала в руки «Бабушка» Божены Немцовой{28}. В этой книге все изображалось такими светлыми красками, что не пугала ни печальная кончина Викторки, ни смерть бабушки.

Книга стоила крейцер, и на последней странице обложки крупным шрифтом было напечатано: «Пейте ячменный кофе Витачека! Приготовляется на сахаре. В качестве рекламного товара продается ниже стоимости».

Потом я стал брать книги у Ванеков. У них были роскошные издания. Жюль Верн и Карл Май{29}. Из прочитанных книг я узнал о таких героях, как Сайрус Смит, капитан Грант, Робур-Завоеватель, Михаил Строгов, капитан Немо, Виннету, Олд Шеттерхэнд, д’Артаньян и т. д. Ждали меня встречи и с подлинными героями далеких путешествий — Нансеном, Скоттом, Эмилем Голубом, Свеном Гедином, Свердрупом, Пири{30} и т. д.

Зачитываясь книгами, я с удовольствием уплетал противный хлеб, который выпекался из картофельной муки или овса, проглатывал цикорий «Энрило», настолько сладкий, что его можно было есть просто так, или грыз турнепс, которым в другое время пренебрегал.