Идрис-Мореход - [63]
Я почти уверен, что это именно она нашептала мне мои первые сновидения.
А в тот день, 6 января 1920 года, Фатима–ханум стояла на покачивающейся палубе сторожевого катера рядом со своим мужем, и волосы ее были убраны под шелковый келагаи. И море, простирающееся вокруг, было неподвижно в ожидании дождя, и далеко на горизонте в закрученных спиралью тучах уже скользили молнии, и хохот чаек постепенно превратился в протяжный испуганный крик.
Три человека на пристани словно никуда и не уходили: доктор, майор Калантаров, Мамед Рафи в новенькой шинели. С небольшими отличиями повторяется черно–белая, почти немая сцена трехмесячной давности: после короткого приветствия мужчины молча курят на фоне темнеющего неба.
За таможней дежурят два фаэтона.
Когда Балагусейн трогает, первые капли ледяного дождя начинают барабанить по поднятому верху пролетки. Бабушка сидит, смущенно уставившись на кончики своих лаковых полуботинок.
Сквозь молочную дымку тумана, завесившую переулки, фаэтон едет на восток мимо изъеденных солью и мазутом печальных пустырей, мимо закрытых лавок, старой мечети, вонзившей единственный минарет в ватное небо, жадно впитывающее вьющийся над крышами печной дым. Изредка разбухшую дорогу перерезает тусклый свет фонарей.
Собаки.
Они бегут за фаэтоном, бесстрашные и безумные от голода. Десяток крупных поджарых псов. Чувствуя их безмолвное присутствие, лошадь испуганно фыркает.
— Ну, шевелись же! Аллах тебе в помощь! — подгоняет ее Балагусейн.
Фатима–ханум ежится. Она устала и замерзла — промозглая сырость пробирает до самого сердца. Дедушка наклоняется к ней:
— Потерпи, джаным, скоро уже приедем!
— Темно здесь как–то…
Наконец, тяжело поскрипывая рессорами, фаэтон выкатывается на мощеную площадь.
— Ну, ну!
Справа — темная громада недостроенной мечети.
— Слава Аллаху! Кажется, добрались!
— С благополучным возвращением, ага–начальник! — кричит Балагусейн
Не выходя из фаэтона, бабушка испуганно глядит на заколоченные окна второго этажа, проступающие сквозь пелену неподвижного тумана.
— Я же тебе рассказывал, джаным, здесь был пожар! — улыбаясь, говорит Идрис Халил, взяв ее за руку. — Балагусейн, где ты там застрял, посвети!
…За окнами веранды прячется сад. Сад — заросший нежной изумрудной травой — чудо под трепетным небом священного острова.
Сад мой — счастье мое, как уберечь тебя?
Молодые деревца, облепленные клочьями липкого тумана, вздрагивают в порывах ветра…
Сказано:
«Даруй нам в ближней жизни добро и в последней добро и защити нас от наказания огня!»
Фатима–ханум была купеческой дочерью, унаследовавшей от своих родителей великий дар заставлять вещи выглядеть много лучше, чем они есть на самом деле.
Утром первого дня, сразу после того, как тюки и чемоданы были распакованы, а вещи разложены по бельевым шкафам и комодам, а от ночных страхов не осталось и следа, она обошла все комнаты первого этажа, заглянула в подвал, в заросшие плесенью чуланы, осмотрела кухню и ванную с позеленевшими бронзовыми кранами в форме львиных голов. Дел было много, но бабушка, человек невероятно энергичный, казалось, была этому только рада.
В помощь ей наняли трех женщин из поселка.
Начали со спален. Пока Балагусейн грел воду в чугунном чане во дворе, они подметали, мыли, скребли, стирали, прочищали, переставляли, проветривали, выставляли на солнце (редкое январское солнце, холодное и низкое), натирали воском паркет, выгребали мусор, снимали паутину, выбивали паласы и ковры и мыли окна — на одно только это пошло немыслимое количество ветоши и щелока. Потом наступил черед гостиной и коридора.
…Фатима–ханум на старой фотографии, Фатима–ханум в призрачной ткани моих сновидений — я вижу ее стоящей посередине большой пустой комнаты с навощеным паркетом. На окнах новые бархатные шторы, привезенные из Баку. Она отодвигает одну из них и смотрит в сад, уснувший под тонким слоем зернистой поземки. Мы разминулись на месяц, но, нашептывая мне, еще не рожденному, свои истории, она начала бесконечную цепь моих снов. И потому, отделенный громоздким небытием от нее и от этого дома, в одной из комнат которого она стоит, прильнув к окну, я странным образом могу чувствовать и переживать ее радость при виде первого снега и понимать тайный смысл ее яростного похода против запустения. Шаг за шагом отвоевывая жизненное пространство у сырого и темного хаоса полужилого особняка, бабушка неосознанно бросала вызов тому каждодневному изматывающему страху и, одновременно, бесшабашному забвению, в котором пребывали поселок и остров, и вся Первая Республика, доживающая свои последние дни…
Солнце, сверкнув, гаснет на платиновой крышке исчезнувших часов. Идрис Халил переворачивает страницу какой–то книги и, попыхивая папиросой, продолжает читать дальше.
Так история одной жизни становится историей вечности.
7
В этот последний день зимы 1920 года ждем наступления Часа.
Сгорбившись на низком табурете, Балагусейн начищает ваксой дедушкины сапоги. Зевает. Раннее утро. Его рыжая макушка, покачивающаяся в такт движениям щетки, да отсветы пламени, гудящего в печи — единственные цветные пятна в трепетном полусумраке, затопившем просторную кухню. За окном по темной воде круглого бассейна сиротливо мечутся листья кувшинок.
«Больно» – резкая, жесткая, эмоциональная и остроугольная история любви, написанная в интригующей литературной форме. Эту повесть прочитали уже более 200 000 человек, и всех их мучает один вопрос: «Это правда или вымысел?»«Разорванное небо» – история одного сумасшествия. Яркие отвязные вечеринки, экстремальный спорт, кавказская война, психопатия и эзотерика…
Слава "новой японской прозы", ныне активно переводимой и превозносимой на Западе, — заслуга послевоенного поколения японских писателей, громко заявивших о себе во второй половине 70-х.Один из фаворитов «новых» — Миямото Тэру (р. 1947) начинал, как и многие его коллеги, не с литературы, а с бизнеса, проработав до 28 лет в рекламном агентстве. Тэру вначале был известен как автор «чистой» прозы, но, что симптоматично для «новых», перешел к массовым жанрам. Сейчас он один из самых популярных авторов в Японии, обласканный критикой, премиями и большими тиражами.За повесть "Мутная река"("Доро-но кава"), опубликованную в июле 1977 г.
Ричард Бротиган (1935–1984) — едва ли не последний из современных американских классиков, оставшийся до сих пор неизвестным российскому читателю. Его творчество отличает мягкий юмор, вывернутая наизнанку логика, поэтически филигранная работа со словом.
Шорт-лист премии Белкина за 2009-ый год.Об авторе: Родился в Москве. Окончил Литинститут (1982). Работал наборщиком в типографии (1972–75), дворником (1977–79), редактором в журнале «Вильнюс» (1982–88). В 1988 возглавил Русский культурный центр в Вильнюсе. С 1992 живет в Москве. (http://magazines.russ.ru)
Впервые на русском – главный немецкий бестселлер начала XXI века, дебютный роман знаменитого музыканта, лидера известной и российскому слушателю группы «Element of Crime».1989 год. Франк Леман живет в крошечной квартирке в берлинском богемном квартале Кройцберг и работает барменом. Внезапно одно непредвиденное происшествие за другим начинает угрожать его безмятежному существованию: однажды ночью по пути домой он встречает весьма недружелюбно настроенную собаку (задобрить ее удается лишь изрядной порцией шнапса); в Берлин планируют нагрянуть его родители из провинции; и он влюбляется в прекрасную повариху, которая назначает ему свидание в бассейне.
Марк Гиршин родился и вырос в Одессе. Рукописи его произведений кочевали по редакциям советских журналов и издательств, но впервые опубликоваться ему удалось только после отъезда на Запад в 1974 году. Недавно в Нью-Йорке вышел его роман «Брайтон Бич». Главная тема нового романа — врастание русского эмигранта в американскую жизнь, попытки самоутвердиться в водовороте современного Нью-Йорка.Предисловие Сергея Довлатова.