Идиллии - [3]

В раздвоении между жаждой к скитаниям и мечтами о счастливой жизни под собственной крышей кроется диалектическое противоречие, определяющее судьбы героев «Идиллий». Мечтатель-неудачник отправляется в чужие земли, все преодолевает, обретает свободу, но оказывается бессильным перед любовью. Любовь притягивает к дому, семейному очагу, размеренной, устоявшейся жизни, а герой уже отвык так жить. Тодоров не видит выхода из этого противоречия, он и сам мучительно его переживает. Длительная, кропотливая работа над идиллией «Бессчастный» красноречиво свидетельствует о внутренней неудовлетворенности и настойчивых поисках художника. В идиллиях «Медвежатник», «Змеиные чары» и других говорится о преображающей силе любви. Даже когда любовь неразделенная, герой не утрачивает нравственной чистоты и возвышенности чувств. Писатель остается верен афоризму: «В любви виноватых нет!», и поэтому не ищет оправдания или возмездия — его мечтатели-несчастливцы несут свою любовь, свое безмолвное страдание через всю жизнь.

Хоть и невелик объем творческого наследия П. Ю. Тодорова, сегодня трудно представить болгарскую литературу без его поэтического мира, напоенного ароматами родной земли и населенного добрыми, одухотворенными героями.

П. Ю. Тодоров внимательно следил за развитием мировой литературы в лице таких ее замечательных представителей, как Л. Толстой, Г. Ибсен, М. Горький и другие. С Горьким он переписывался и встречался на Капри. Он ценил творчество украинских писателей Василя Стефаника, Ивана Франко, Ольги Кобылянской, с которыми был знаком лично, и разделял их эстетические взгляды.

В своем творчестве Петко Ю. Тодоров выразил извечное стремление человека к гармонии, совершенству и справедливости. Именно поэтому так привлекательны его герои, отдаленные от нас почти на целое столетие, но близкие нам своим непосредственным ощущением правды, добра и красоты.

Любен Георгиев

ИДИЛЛИИ

Вещуньи

Едва бойкая горечавка наклонилась к душистому скромнику ландышу, а морозник подмигнул притаившейся за терном фиалке, как из-за скалы показал свой рог злой насмешник месяц. Вся лесная круча застыла в страхе, пока из пещеры не вышла старая колдунья, чтобы сквозь узорчатый плат прочитать его сроки. Пришел черед и поспешившему месяцу испугаться: он побледнел, попятился, словно захотел вернуться восвояси. Тогда вперед выступили звезды — стыдливые, они перемигиваются, улыбаются друг дружке, как юные невесты. Пока они дрожат, мерцают, — смотри! — одна мигнет раз-другой и полетит, провалится сквозь землю. Увидит ее пастух иль путник в пути-дороге — перекрестится: ведь когда срывается звезда, отлетает на тот свет чья-то грешная душа.

Лучше всего вещуньи предсказывают по ним, по звездам. В тот вечер они собирали цветы и травы в глухих, недоступных дебрях, когда одна показала костлявым пальцем: на краю неба задрожала новая звездочка — родился младенец. Три вещуньи тотчас пустились искать его люльку — каждая его покачает и предскажет ему судьбу. Пронеслись они над ровными долинами, над рекой ринулись вниз, — там среди прохладных ущелий приютилось село. Как тихо все дремлет вокруг! Наверху, на холме, в тенистом сумраке сливовых деревьев белеет опрятный домик и дым белым столбом поднимается из трубы. Обновился сегодня старый род, и седовласый свекор заколол на праздник барана для всех родных и домочадцев. Посреди горницы висит люлька, а в ней — первенец, первым сном спящий.

— Дай ему, боже, — остановилась, запыхавшись, над люлькой первая вещунья, — ум и искусность. Дай ему широкую душу — пусть вместит он в нее целый мир божий. Пусть умом обнимет и небо и землю от края до края.

— Дай, — прервала вторая, — дай крепкие крылья его духу — чтобы в прошлое мог возвращаться и в грядущее мог залетать — надо всем подняться, владеть и рядить…

— Пусть так! — оборвала их третья. — Одного он только не сможет: из себя ему вон не выйти. В своей коже он мучиться будет. В небесах будет чувствовать землю. И если даже загниет его кожа, и струпья ее покроют — в ней ему оставаться и опять гнаться за тем, чего не достигнет.

Словно почувствовав это во сне, младенец громко заплакал. Старая бабушка вышла из-за праздничного стола, перекрестила его и опять вернулась к гостям занимать их беседой. А вещуний уж нет — они ускользнули через трубу и снова летят сквозь ясную ночь.

Льет месяц серебряный свет, задумались вкруг дома деревья. Но вот от реки подул ветерок, и низко склонила перистые листья малина, за ней сквозь сплетенные ветви блеснуло золотое яблоко, — и в безмолвии все опять притаилось и задремало.

Радость

Три года в сладких мечтах томится тонкая лоза, три года как завладел ее сердцем дуб и она потеряла покой. Красавец дуб — могучий, развесистый, — взглянешь на него — глаз не отведешь. Зимой и летом одет листвою: каждой весной, не успеет обветшать прошлогодний наряд, а уж он опять в новый убрался. И тогда во всем предгорье не найти ему равного.

Догадался дуб, что лоза по нему сохнет, и хоть был высок — еще выше поднялся. Вершиной будто хочет небо мерить, а ветви с утра до вечера все к ней склоняет, и лишь только вдали, за горами, солнце начнет плавиться в вечерней заре, заводит мерную песню. Вмиг затрепещет от слов его лоза, зашелестит и она темными листьями, вздрогнет, прислушается и опять шепчет ответные речи. «Они друг для друга рождены», — вздыхают цветы и курчавые кустарники, любуясь ими. Ведь только радость да ласки остаются от этой жизни! Но есть старая пословица: «Не спрашивай того, кто видал, а того, кто горе знал»… Посмотри, как покачивает макушкой стройная сосна, как молчит в стороне, нахмурившись, явор, а там, в сырой чащобе, старая осина с побелевшей корой — дует ветер, нет ли — все болтает да пророчит недоброе, как первая сплетница в сельской слободе.