Идиллии - [10]
«…Пройдет он селом, посватается ко мне… — руки ее упали. — А матушка? Как матушка отдаст ее цыгану, когда она у нее одна — и за дочь, и за сына? А поп? Все село поднимется против нее… А, пускай говорят, что хотят, — махнула рукой Калина. — А если он побоится посвататься к ней, она сама уйдет за ним!» — И Калина сжала кулаки, словно набиралась сил, чтобы защититься от людских попреков и тяжких материнских проклятий…
И вроде бы сердится она, когда ее поддевают подружки, что дала, мол, медвежатнику напиться из своего кувшина, а он пообещал не добром, так силой забрать ее с собой на будущий год, — и вроде бы сама подзадоривает их, только чтобы про него говорили. Солнце еще не клонится к закату, а Калина с коромыслом на плече уже спешит к колодцу. Спала, стала прозрачной вода в ручьях и в речке у берегов, ивняки оделись листвой, медведь искупался в горах, и девушки с вечера сговариваются:
— Пошли завтра все на белянку[6], время приспело.
— Эй, Калина, — задирает подружка дочку бабки Цены, — медвежатник придет, а у тебя еще холсты не белены, и рубашку не сможешь ему подарить.
— А он, мой-то, и без рубашки хорош — не ваша забота! — Калина сжимает зубы, сдерживая смех, и по телу ее пробегает дрожь.
На другой день белянка огласилась песнями и стуком вальков. В подоткнутых юбках, в рубахах, обтянувших стройные гибкие тела, девушки стоят на быстринах, колотят вальками белые холсты с самого рассвета. И целый день они их белили, расстилали на взгорье под солнцем, опять опускали в воду и опять расстилали и сушили. Поднялся вечерний ветерок, тень окутала долину, послышалось блеянье овец, медленно спускавшихся к селу. Одна за другой девушки вышли на берег и в последний раз вынесли холсты из воды. Все расселись под ивами, дожидаясь, пока они провянут, а Калина складывала выбеленные куски, когда снизу им крикнула подружка:
— Медведя в бочаге купают!
Девушки проворно собрали холсты и бросились туда.
Мальчишки и девчонки целой ватагой скакали и приплясывали возле бочага, распевая песенку:
Медведь с железным кольцом в носу и цепью бултыхался в воде, гладил лапой морду и ворочал глазами, поглядывая то на детей, то на медвежатника, сидевшего на берегу.
— Иди сюда, Калина, иди, посмотри на милого дружка… — девушки расступились, и Калина встала напротив цыгана. Тот поднял лохматую голову и, завидев ее, весь загорелся. Дочка бабки Цены встрепенулась; словно вдруг опомнившись, она крепко сжала холсты на плече и что есть духу помчалась к селу. Ее проводили дружным хохотом.
Сельчане еще трудились в поле, на подворьях кое-где копошились только малые дети, которых не взяли купать медведя, когда Калина вбежала в село. Она ничего не видела перед собой. Как во сне, пронеслась мимо ворот и плетней, на площади свернула, влетела в свой двор и только тогда пришла в себя.
Что же теперь делать? Зачем она убежала… Целый год думала о нем и ждала, а когда пришел — убежала. Чего она боится? А если теперь он, не повидав ее, уйдет? Ой, на этот раз не уйдет. А уйдет — она догонит и пойдет с ним, куда глаза глядят! — Калина бросила робкий взгляд на раскрытые окна — матери не было слышно. Бабка Цена, видно, спустилась к реке поливать огород. Но Калина не посмела войти в дом, схватилась за точеный столбик крыльца и забилась, как безумная.
В это время прошел открывать свою лавку, с вилами на плече, в штанах, облепленных репьями, церковный староста и поднял тяжелую ставню. На свое гнездо, свитое на крыше, опустился аист, на подворьях протяжно заблеяли ягнята. Пора было возвращаться стадам, но вместо звона колокольцев на площади поднялся шум, запиликала цыганская скрипка, в лад ей зазвенела плясовая песенка детворы. Калина опомнилась. Под белой рубахой всколыхнулась буйная грудь, кровь бросилась в лицо, она прикусила губы.
«…Неужто уйдет? Без меня? А матушка?..» — пронеслось в голове, она зажмурилась, круто повернулась и выскочила на улицу. Женщины, кто с вилами, кто с мотыгой, старушки, девушки и ребятня окружили медведя, а тот, поднявшись на дыбы, приплясывал перед медвежатником и под глухое пиликанье его скрипки поднимал то одну лапу, то другую, словно топтался на раскаленном противне.
— Калина!.. — женщины, подталкивая друг дружку локтями, уставились на нее во все глаза.
Вскинув голову над наливными плечами, впившись взглядом в медвежатника, она шла прямо к нему и знать никого не хотела. А тот, как завидел ее, надел медвежью цепь на кол перед лавкой, положил скрипку, шагнул ей навстречу, и оба забыли весь мир — он схватил ее в охапку, вскинул вверх и засмотрелся на ее зарумянившееся лицо.
Никто глазам своим не поверил.
— Эй, дай-ка горшок! — крикнул цыган и подошел к лавке.
— По-цыгански будут венчаться, — испуганно зашептались девушки.
— Да ты, девка, никак, рехнулась! — крикнули женщины в один голос и замахали вилами и мотыгами. — Ради цыгана меняешь свою веру? Где бабка Цена?
— Идите, ищите ее, если она вам нужна, — дерзко усмехнулась Калина, так, что все оторопели. — Мне она уже не надобна…
