Идиллии - [12]
— Голодранцы будут мне селом управлять! — отрубил староста. — Чем болтать по целым дням в корчме, убрал бы хлев да коровенку почистил, а если тебе негде ее пасти, приходи, я сам дам тебе сена!..
Стоян только подхлестнул корову и, не оборачиваясь, погнал ее к речке.
— С судьей судиться — на одного бога положиться! — проворчал себе под нос дед Милан.
— Ну-ну, это мы еще увидим… Подожди, вот как приедет судья!.. — вскинул голову Стоян.
…Он не пойдет, как тот начальник, к старосте. За начальником Стоян сам ездил в город, чтоб его сюда позвать. Мужики божились: со старостой они, мол, спорить не будут, а начальнику выложат все как есть. А начальник проскакал со стражниками по селу да завернул к старосте, тот их угощал и обхаживал; когда они пошли к речке, где и сельчане собрались показать, что сельское, а что кметово, мужики стали мяться, прятать глаза, и остался один-одинешенек против кмета Стоян. Даже церковный староста, почтенный человек, который все село знает как свои пять пальцев и еще ни разу не покривил душой, и тот стал почесывать в затылке. Спрашивает его начальник, а он:
— Откуда мне знать? Староста говорит, эта земля его — хочет ее огораживать…
Тогда вскипел Стоян и обозлился на все село.
— Ворон ворону глаз не выклюет, сынок… — смягчилось наконец ожесточившееся в гневе отцовское сердце, и он добавил: — Только жалко мне твоей молодости! И что тебя дернуло встревать?
— А коли все до одного в кусты! Я и вышел — хоть один заступился за село!..
— Да разве кто тебя неволил заступаться, — вгляделся дед Милан в Стояна. — Разве кто тебя неволил? Не видишь, что ли, они сами тебя не хотят. За кого ты заступаешься…
Кроткие слова старика словно бы прижали его к стене, и он ничего не мог ответить, только опять вспылил, как бывало:
— А, чтоб их! Я им всем покажу…
Но говорил ему отец слова верные. Из его бунта ничего не вышло, только староста взял его на заметку и уже не давал ему спуску. Его сверстников взяли в солдаты кого на год, кого на два, а его — нет, чтоб совсем не брать, — упекли в пушкари, чтобы отомстить покрепче. Обрадовались его недруги, обрадовались и те, кто был с ним заодно, даже женщины.
— Пускай угомонится. Хватит ему шуметь да людей баламутить… Наслушались!.. — говорили они за его спиной. Стоян ничего не мог поделать, ругался про себя или горько усмехался.
— Ладно, — сказал он наконец, только чтобы утешить отца, — хотя он его не слушался и огрызался, сердце все же болело за старика, — когда отелится корова, ты, смотри, теленка-то вырасти, были бы живы-здоровы, а там я вернусь…
— Наперед не загадывай, — ответил дед Милан и про себя усмехнулся, — не дождусь я тебя на этом свете — пожалуй, на том…
— Проживешь потихоньку, — не веря своим словам, сказал Стоян. — Только бы к утру бог дал, прояснилось… А то волки наладились спускаться на дорогу, а я пойду с голыми руками…
На другой день спустились туманы и закрыли по самый пояс окрестные вершины. Небо все затянулось облаками; проглянет сквозь них солнечный диск — бледный, холодный — и опять скроется.
Парни с сумками за плечами, с пучками душистого здравца на шапках, с раннего утра стали перекликаться во всех концах села.
Никто не позвал Стояна. Он вышел из дома, огляделся — одна тощая корова жевала жвачку под навесом и кротко смотрела на него большими глазами, словно провожала его и за мать, и за сестру. Вслед за ним вышел дед Милан, и они зашагали рядом по широкой дорожке.
Дойдя до развилка, оба молча остановились перед высоким побеленным домом старосты. Где-то посреди села запищала волынка, забил барабан — из ворот высыпали ребятишки, девушки, вслед за ними показались мужчины, старые матери — все спешили проводить новобранцев. Стоян с отцом переминались с ноги на ногу, словно обдумывая, что бы еще сказать, но ни тому ни другому ничего не пришло в голову. Сквозь ворота было видно, как во дворе у старосты расхаживает важный индюк: медленно, размеренно шагая, он поднимался на навозную кучу и слезал с нее, то выпуская длинные красные сопли, то опять подбирая их. Возле низенькой загородки вокруг кучи столпились гуси, волочившие брюхо по земле; вытянув шеи, они прислушивались к барабану и волынкам и вторили им согласным хором: га-га-га. Стоян загляделся на надутого индюка: «Вот тебе и староста, вот тебе и его сельчане». В другой раз он выкрикнул бы это и расхохотался, но теперь ему было не до сельчан и не до смеха.
— Ну, прощай, — промолвил наконец он и потянулся поцеловать грубую, косматую отцовскую руку. — Я пойду ве́рхом.
— Доброго тебе здоровья… А я пойду послушаю волынки. Там все село собралось.
И Стоян двинулся вверх по едва заметной тропе. От мороза земля закаменела. Снег хрустел под его постолами, словно что-то крошилось в нем самом, он ступал все тверже, и еще отчетливей слышался хруст снега.
Его сын
Этим утром еще только заря занималась, как застучали в ворота и пробудили его от сна. Опять пришли самые почтенные крестьяне, уселись на лавке перед домом и стали уговаривать его не отделяться от села. Как им только не надоест повторять одно и то же вот уже несколько дней — каждый, как по писаному, снова завел свое.
