Иди и умри - [18]

И глушитель мгновенно переместился в сторону судьи.

В жизни бывает много случайностей. Но некоторые из них являются закономерностями.

Свист пули и треск разрываемой материи на рукаве убийцы Антон Павлович услышал быстрее, чем грохот пистолетного выстрела в десяти шагах от себя. Глухо проматерившись, человек в пуховике сначала присел, потом перехватил перчаткой оцарапанную пулей руку и только после этого, подарив судье жизнь, бросился прочь.

Добежав до места стычки, Крыльницкий рухнул на колено так, что Струге показалось – разбито колено, и выстрелы из его «макарова» превратились в одну автоматную очередь. Когда на пистолете отскочил назад и замер затвор и Егор, широко размахнувшись, впечатал оружие в замерзшую землю, Антон понял – семь оставшихся выстрелов прозвучали зря.

– Как вы здесь… – Струге держал голову Звонарева на руках, и изо рта милиционера толчками, торопясь и весело сбегая по подбородку, текла кровь, – …оказались?… Глеб? Глеб, ты… Ты слышишь меня, Глеб?!

Крыльницкий опустился над телом друга, и Антон заметил, как лицо его перекосила судорога. Через секунду, когда его напарник затих, милиционер сел на асфальт и опустошенным взглядом посмотрел на Струге.

– А мы никуда и не уходили.

– Ты видел его? – в который раз спрашивал Пащенко Антона Павловича. – Ты видел лицо того, кто стрелял в Звонарева?

Вопрос можно было поставить иначе: ты узнал в человеке с топором Кургузова?

Антон не мог ответить ни на один из вариантов. Да, когда он обернулся на крик Глеба, маленький человек в пуховике еще стоял лицом к нему, судье. Но весь смысл реакции Антона заключался в том, что он обернулся на крик. То есть посмотрел на того, кто бросил фразу, услышав которую Струге трудно было не обернуться. «Брось топор»… Слишком уж впечатляющая реплика за спиной после известных событий.

Струге обернулся на крик и посмотрел на того, кто его издал. И уже потом, с опозданием в секунду, когда узнал милиционера, стал рассматривать того, кому этот приказ предназначался. Однако этой секунды хватило на то, чтобы человек в пуховике отвернулся и оказался к Струге спиной.

– Нет, я не рассмотрел его, – сказал Антон. – Но, если ты хочешь знать, похож ли стрелок на Кургузова тем, что я успел рассмотреть, скажу, что да, похож. Похож, потому что я успел рассмотреть лишь рост. Около ста шестидесяти – ста шестидесяти пяти сантиметров. Возможно, чуть крепче того, кого я в последний раз видел восемь лет назад. Однако на нем был пуховик – вещь, которая увеличивает габариты человека на несколько размеров.

Помолчав, покачивая в стакане остатки водки, Антон Павлович добавил:

– У него в руках был топор, который изъял с места твой следователь. Само по себе это много значит.

– Что следователь изъял топор? – переспросил зампрокурора. – Ничего это не значит. Топорище самодельное, лезвие отточено так, что не видно даже клейма завода. Ничего это не даст.

Вздохнув, Струге вылил остатки в рот.

– Я говорю о самом топоре. Последние три дня меня настойчиво обещают зарубить топором, и вот, наконец, появляется топор. Ты спрашивал, узнал ли я в нападавшем Кургузова. Я отвечаю – не уверен! Но это Кургузов писал и звонил мне каждый день и обещал убить именно топором.

Все случилось три часа назад. За это время произошло много событий. Приезжала прокуратура, приезжали «убойники» из ГУВД, приезжал командир роты ППС. Следователь из ведомства Пащенко допрашивал Струге, допрашивал Крыльницкого, допрашивал двух старух и мужика из третьего подъезда. Старухи сидели, как и полагается в это время суток, у окна, мужик – сосед Струге со второго этажа – возвращался из магазина. И старушки и клиент супермаркета в один голос заявляли, что мужик был среднего или ниже среднего роста, был одет то ли в синий, то ли в черный пуховик, был то ли в перчатках, то ли без, и лет ему было от двадцати до сорока пяти.

Когда все уехали, а «труповозка» увезла тело Звонарева, Антон повел к себе Пащенко и Крыльницкого. Там, на кухне квартиры Струге, они сидели и пили водку. Через полчаса поднялся командир роты, но, посидев четверть часа, ушел.

Нет сомнений в том, что Николаев и Лукин уже знают о происшествии. Такое не может долго держаться в тайне. Произошло то, о чем предупреждал председатель Центрального суда. «Береги, Струге, охрану. Придет час, спасет она жизнь тебе, ей-ей, спасет». Другими словами, понятно, говорил, но смысл держал тот же. Вот и наступил этот час.

Крыльницкий сидит перед ним, перед Струге, и давит рифленое стекло так, словно кого-то душит. Сто граммов в этом стакане скоро закипят, но младший сержант никак не может решиться на глоток. Чем меньше возраст, тем позднее приходит шок. И тем дольше он отступает. Нужно еще командиру роты сказать спасибо. Иной тут же отдал бы приказ вернуться в подразделение и доломал бы психику парня, как треснувшую ветку о колено. А этот оказался тонким психологом.

– Видишь, Егор… – говорил он, сидя на кухне Струге. – Как оно бывает… Ты держись, понял? Но от Антона Павловича больше ни на шаг. Хорошо, Антон Павлович? Он же теперь постоянно рядом будет?

И ушел, так и не дождавшись ответа. А какого ответа он, собственно, ожидал? Чтобы Струге покаялся? А разве остановило бы человека в пуховике, если бы Струге не выгнал милиционеров прочь? В чем каяться-то? В том, что убили Звонарева, а не его? Так он потому и гнал их, чтобы с ними ничего не случилось.