Иди и умри - [16]

«Цветы жизни», зачинающиеся в чревах женщин-судей, самые несчастные существа на свете. В более выгодном положении находится даже икра осетровых в момент нереста, в разгул браконьерства. Под стать Лукину были и председатели районных судов. Благо такие, от общего количества райсудов Тернова, представляли не более половины.

– Значит, так, – объявляла председатель, совершенно забывая о том, что сама когда-то и рожала, и воспитывала. – Судья Иванова на сохранении, поэтому ее дела она просила раздать вам.

По форме верно, по сути подло. Дела Ивановой на самом деле раздать придется. Но Иванова председателя об этом не просила. И она не виновна (будьте милосердны, судьи) в том, что решила стать матерью. Слава богу, что возмущенные от такого заявления председателя судьи составляют лишь не более половины судей, трудящихся в суде, где руководителем является такой председатель. А мужчин третировать в подобных случаях еще легче. С бабой-судьей возиться нужно, нервы срывать, время тратить, а с мужиком-судьей, у которого баба понесла, еще проще. Преврати его жизнь в дерьмо, и он обязательно принесет это дерьмо домой. А это совсем не то удобрение, от которого «цветы» растут пышнее и кустистее.

Что бы ни делал судья, к чему бы ни стремился, всегда найдется другой судья, которому удача первого окажется костью в горле. Квартиру получил просторнее, путевку выручил более выгодную, сын в военное училище поступил… Струге женился, а Лукин ночь не спал. Женятся-то от счастья, а не от обреченности. Значит, счастлив Антон Павлович, значит, плохо Игорю Матвеевичу.

– Обломитесь, – совсем не по-судейски бросил Струге и в три прыжка соскользнул с крыльца суда.

Судья, жена которого была уже на четвертом месяце беременности, спешил домой.

Глава 5

Первым был убит Звонарев.

Глеб Звонарев, тот самый сержант из Калужской глубинки, где не имеют представления о судейских настроениях, но, по всей видимости, имеют достаточно хорошее представление о долге.

Весь день до обеда наступившего дня он пробыл там, где ему было велено быть изначально. Рядом с Александрой Андреевной Струге, которая о его нахождении рядом даже не догадывалась. Во дворе дома судьи, где скрываться за складками местности было очень неудобно. Из «складок» имелись лишь песочница с покосившимся грибком, два спаренных, словно сиамские близнецы, гаража да трансформаторная будка, использовать которую в качестве укрытия Звонарев не счел возможным. За ней очень хорошо отправлять естественные надобности, но никак не следить за тем, как жена судьи выйдет из дома и направится на работу к автобусной остановке. По силе привлечения внимания прячущаяся и выскакивающая из-за будки голова занимала бы второе место после проблескового маячка.

На Глебе, в отличие от дня предыдущего, была короткая кожаная куртка, брюки от костюма, в котором он ходил в институт, и вязаная шапочка. Таким его не видели ни сам Струге, ни его жена, и это очень помогало быть неузнаваемым в этом, скудном в плане архитектуры, дворе. Так что в этом плане можно было не беспокоиться.

Волновало другое. Он должен был еще в восемь часов утра увидеть Александру Андреевну Струге. Проследить, как она выйдет из подъезда, и так же незаметно довести до работы. Ее банк большой, и в его холле он сможет легко следить за всеми перемещениями ее и приближающихся к ней лиц. В любом случае незнакомцев не пропустит секьюрити, состоящая наполовину из таких же, как он, милиционеров, наполовину – из местных охранников. Струге должна была выйти из дома обязательно – она еще вчера обещала предоставить в его распоряжение компьютер с играми. По всей видимости, жена судьи заметила, что вчерашний просмотр папок и журналов на ее столе Глеба едва не сморил.

Но она не выходила. Тогда Звонарев подошел к таксофону, прикрученному к стене дома, и набрал номер домашнего телефона Струге.

– Алло? – услышал Звонарев ее голос и в недоумении повесил трубку.

Он не ошибся и не просмотрел. Александра Струге, за чью жизнь он отвечал, была дома. Вернувшись на место, он еще раз осмотрел двор. Пусто. За трансформаторной будкой металлический забор, ограждающий весь двор. За ним – лианы какого-то сухостоя, опутавшие дикие кусты волчьей ягоды. Глеб знал, что это волчья ягода. В далеком детстве, исходя из соображений любопытства и изучения окружающего мира, он наелся ягод этого кустарника столько, что его хрупкий организм врачи едва вернули в мир, из которого тот рвался изо всех сил.

Самое плохое – это ждать и догонять. Но для Глеба лучше все-таки догонять. В этом было что-то заманчивое, рисковое и, конечно, фартовое. Но сейчас нужно ждать. Что поделать, если так было решено сразу по красивом уходе после некрасивых обстоятельств? Уходить нельзя, это подло. Александра Андреевна не виновна в том, что ее муж псих. Да и Струге ни в чем нельзя винить. Глеб еще ни разу не видел судьи, который показался бы ему нормальным человеком.

Увидев Струге, Звонарев сделал полшага к гаражу и сунул в рот сигарету. Не нужно, чтобы тот его заметил. Опять начнутся судебные происки, декламация азов морали… Кому это нужно?