Иди и умри - [10]

– Не слишком ли много тут сурика, Виктор Аркадьевич? Сурик – и водная стихия? Слабовато для чувственного пейзажа…

– Какого Шурика? – спросил тогда Николаев, давая Струге ответы на все вопросы.

Сегодняшний просмотр пейзажа был, наверное, пятидесятым за истекающий год.

– Продайте картину.

– Что?? – едва слышно выдохнул Виктор Аркадьевич.

– Картину продайте. Не хотите продавать – давайте поменяемся. У меня есть жаровня зоновской работы…

Николаев почесал «Паркером» за ухом.

– Вы слышали, что я вам сейчас говорил, Антон Павлович?

– Все я слышал. Так вот, я отказываюсь от охраны и даю подписку в том, что возлагаю ответственность за все возможные последствия на себя. Искренне благодарю за участие, но от присутствия «идущих вместе» испытываю жуткий дискомфорт и становлюсь социально опасным. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.

– Не прокатит, Струге.

И тут Антон Павлович совершенно отчетливо увидел перед собой морщинистое лицо председателя Терновского областного суда Лукина. Тот беззвучно хохотал и закидывал в приступе восторга голову.

– Если будете гнать охрану прочь, она, конечно, отойдет, но только на два шага, – подтвердил догадку Виктор Аркадьевич. – И не выдвигайте мне ультиматумы, Антон Павлович. Судом пока руковожу я.

Антон относился к той породе людей, которая, упершись в стену и поняв, что лоб дороже, начинала искать дверь. Он пожал плечами и снова кивнул на восход над фьордом.

– Продадите?

– А жаровня качественно исполнена?

Вернувшись в кабинет, Антон опустил картину перед удивленной Алисой и попросил ее сходить за молотком и парой гвоздей.

– А оно нам нужно? – недовольно спросила секретарь.

– «Оно» никому не нужно. А вот картина, особенно мастерски написанная, вещь стоящая. Что ты можешь сказать, Алиса, глядя на этот пейзаж?

С кривой усмешкой на красивом лице окинув взглядом холст, секретарь покрутила головой и пожала плечами – жестикуляция и мимика, достойная поэта, развинтившего магнитофон.

– Горное озеро. Ну, или река… Солнце только что скрылось за скалами. В общем, мне нравится. Я пошла за молотком.

Антон Павлович опустился на стул.

Что она сказала, перед тем как выйти? «Солнце только что скрылось за скалами»?.. То есть что – вечер, получается?..

Струге двумя движениями распустил под горлом узел галстука.

А почему, собственно, не должно быть иначе? Почему он решил, что через секунду наступит утро?

Ведь если присмотреться, да еще прислушаться к чужому мнению, то это действительно скорее закат, нежели рассвет.

Алиса не бог весть какой авторитет для Струге. Но она сказала – и убедила. Диаметрально противоположное мнение, основанное на такой же пустоте, как и его собственное. Он подготовил себя, а после уверил: на картине утро. Но появилась молодая девушка и, ничуть не смущаясь, это утро обозвала вечером. И после этого все стало ясно и понятно. Свинцовые воды никогда не примут золотистый блеск. Они, напротив, скоро потемнеют. И мнение Струге будет состоятельным лишь тогда, когда наступит настоящий, а не придуманный им рассвет.

«Простите, ради бога…»

– Кургузов… – прошептал Струге и, смахнув со стола ключи, снова вышел в коридор.

– Это опять вы? – наморщив щеки, бросил председатель. – Это же бесполезно, Струге…

– Да пусть старик перед почетной отставкой потешится. – Струге вдруг блеснул на председателя глазами, уверяя его в том, что рассудок его по-прежнему ясен. – Я по другому поводу. Секунда до рассвета, Виктор Аркадьевич. У меня ее не было сегодня утром.

В зрачках его глаз, как в мистической заставке к триллеру, вдруг стали разворачиваться такие события, что не склонный к сантиментам Николаев заметно разволновался. Поерзав для порядка на стуле, он постучал костяшками по столешнице и выдавил:

– Антон Павлович, если можно, по-русски, пожалуйста. Знаете, у меня настолько тяжелый процесс был, что… Секунда до рассвета, которой утром у вас не было… Между физиками и лириками я занимаю промежуточное положение, но, вместо того чтобы впитать особенности обеих градаций, не обладаю ни теми, ни другими. Так что не пугайте меня, ради бога.

– Вот именно! – радостно воскликнул Струге, указывая перстом в узел под воротником рубашки Николаева. – Ради бога! Все правильно, черт побери! Мне секунды не хватило на это сегодня утром, и я едва не упустил ее четверть часа назад.

Николаеву это наскучило, и он недвусмысленно указал на дверь футляром для очков.

– Я не расположен к бредовым проискам, Струге. Или – по-русски, или – всего хорошего.

– Сегодня утром мне звонил Кургузов.

– Что же вы молчите, мать вашу? – не по-судейски возмутился Николаев.

– Пока он вел со мной неспешный разговор, мне пришло в голову набрать на сотовом номер. После разговора мне сообщили, что Кургузов действительно звонил из Табулги. Но тогда я упустил ту секунду.

– Какую секунду? – едва не зашипел председатель.

– Я все объясню, – поспешил уверить его в несправедливости притязаний Антон. – Так вот, тогда я, как принято говорить в Табулге, не просек тему. А сейчас, перед тем как зайти к вам, столкнулся в коридоре с мужчиной, и тот попросил прощения за нечаянный наскок. «Простите, ради бога», – произнес он.