Идет, скачет по горам - [38]

— О, Ален! — говорит Ортис с подчеркнутым удивлением, — рад вас видеть. Вы с Сюзанной?

— Нет, — отвечает тот.

— Как Сюзанна?

— Не знаю.

На что Ортис:

— Ах, вот оно что! Жаль. А как работа? Движется? Много пишете?

Пио с минуту молчит, потом произносит тихо, но очень отчетливо:

— Я вас ненавижу.

Значит, все-таки он меня ненавидит, думает Ортис, и слышит в себе голос среди тьмы: боюсь, что ты когданибудь меня возненавидишь, и слышит собственный голос среди тьмы: нет, я всегда буду тебя любить, всю жизнь, и никогда любить не перестану, нет, отзывается тот же голос, ничто не длится вечно, и у никогда есть свой конец. И спрашивает:

— Почему ж это вы меня ненавидите?

— Я вас ненавижу, — повторяет Ален.

— Слышал. И вы сюда пришли, чтобы мне это сказать?

— Да, я сюда пришел, чтобы вам это сказать.

Тогда божественный:

— Дорогой мой, ненависть, как вам, должно быть, известно, относится к разряду довольно распространенных и банальных чувств, однако полезной оказывается чрезвычайно редко. Ненавидя человека, который нас превзошел, мы смешны в своем бессилии, направляя же ненависть на особу менее значительную, мы только унижаем себя, то есть польза в обоих случаях весьма сомнительная.

Бледные щеки Алана слегка потемнели.

— Благодарю за наставление. Я знаю, вы великий человек, а я в сравнении с вами — никто. И тем не менее я вас ненавижу.

— Ребячье упорство, с которым вы это повторяете, заставляет меня предположить, что на самом деле вы не прочь, чтобы вас убедили в обратном: вы готовы передо мной преклоняться, а ненавидите просто по ошибке. Нет, мой мальчик, не тот путь избрали, сходитека лучше к хорошему психоаналитику. Ну, а если уж вам необходимо кормиться ненавистью, подыщите хотя бы объект по своей мерке, этак будет разумнее.

Пио неприятно рассмеялся.

— А что вам известно о ненависти? Полагаю, вам никогда еще не попадался достойный партнер.

На что Ортис по-стариковски проскрипел:

— Ошибаетесь, Ален. Мне такой партнер попадался. Не всегда, но по временам я ненавидел себя.

И в знак того, что не отличавшаяся особой куртуазностыо аудиенция окончена, он поворачивается к молодому художнику спиной, но в действительности решается на этот демарш потому, что чувствует себя утомленным, на него тоска напала от нелепого неравенства сил и шансов в этой нелепой стычке, однако он хочет, чтобы последнее слово осталось за ним, а не за Аленом, да и не очень-то приятно видеть это бледное и мрачное лицо, искаженное враждебностью, впрочем, и собой старикан недоволен, он думает: пошел ты туда-то! и вновь проходит сквозь толпу, предупредительно расступающуюся перед ним, точно воды Красного моря перед Моисеем, с тою лишь разницей, что он шествует в одиночестве и вид у него в этом его широченном красном свитере и пузырящихся на коленях вельветовых брюках не больно торжественный, хотя глазам собравшихся он вне всяких сомнений представляется особой сакральной и суверенной, он идет и думает, что хорошо бы очутиться где-нибудь у моря, на пустынном морском берегу в еще неплотно сгустившихся сумерках, погрузить усталое тело в освежающую воду, и, едва так подумав, вспоминает летнюю ночь из давно минувшего времени, доисторическую ночь, когда от избытка счастья ему захотелось остаться одому и он убежал от другого человека, чтобы побыть в одиночестве, и, обнаженный, ждал в устье канала рыбачьи лодки, отправлявшиеся на ночной лов, он проводил эти лодки до самого открытого моря, а потом, когда они поплыли дальше, остался один и один возвращался к берегу во тьме, остановившись, он поискал глазами юного Барба и обнаружил того в тесной конторке у телефона.

— Вот и я, Джулио.

Джулио положил трубку на рычаг.

— Ты хотел мне что-то сказать?

Тот как будто удивился.

— Я? Ах, верно! Простите, но это, правда, было не так уж важно, пустяк, я все выяснил.

Теперь уже Ортису ничто не мешает проникнуться к молодому Барба безграничной симпатией.

— Тем лучше, — дружески хлопает он юношу по плечу. — Ну как, доволен? Народу сбежалось многовато, но что поделаешь? вернисаж есть вернисаж.

— Это был великий день для моей галереи, — говорит Джулио, пожалуй, с излишним пафосом, и, только произнеся эти слова, спохватывается, что сказал: моя галерея.

Но Ортис даже внимания не обратил.

— Я рад, что ты доволен, Джулио. Жаль, не успею навестить дедушку, завтра утром я уезжаю, хватит бездельничать, пора всерьез браться за работу. Но ты передай ему от меня привет, самый сердечный привет.

— Благодарю вас, — отвечает Джулио с пленительной естественностью, — непременно передам. Вы уже уходите?

— Скоро. Мадемуазель Пилье не привыкла к таким многолюдным сборищам, она, вероятно, устала.

А поскольку, говоря это, Ортис внимательно, чуть прищурив глаза, к нему приглядывается, у Джулио не остается сомнений, что старик вспомнил о его недавнем телефонном звонке.

— И все-таки я непременно должен когда-нибудь тебя нарисовать, — говорит Ортис. — Вообще-то, Джулио, жалко, что ты не девушка.

Смуглое лицо молодого человека заливается темной краской. И почти тем же голосом, который Ортис недавно несколько раз в себе слышал, Джулио спрашивает: