Иден - [35]

Я перестаю расхаживать по крошечному помещению и сажусь на диван с изысканной вышивкой и кисточками на подушках. Моя нога трясется, так происходит всегда, когда я нервничаю или напугана, у меня начинает дрожать нога. Это стало происходить с того момента, когда моя мать была больна, ее била крупная дрожь, а Джейк уходил в ночь, чтобы позаботиться «кое-о-чем».

Она наливает кипяток в заварочный чайник, ставит его на поднос, на котором уже стоят изысканные чашки и блюдца, молочник с сахарницей, и несет его ко мне. Она ставит поднос на маленький столик прямо передо мной, садится напротив и смотрит на меня своими большими, выразительными глазами.

— Пусть настоится немного, не так ли?

Я киваю с благодарностью.

— Я боюсь за своего сына.

— Давай посмотрим, что говорят карты.

— Да. Пожалуйста.

Она достает из-под стола старую деревянную коробку с вырезанным затейливым узором. Ставит ее на пол возле ног и достает оттуда карты, с какими-то странными метками на рубашках, которые настолько потерты от использования, с пожелтевшими и засаленными краями. Она тасует их с любовью своими корявыми руками, ее артритные суставы имеют оттенок церковных свечей, протягивает мне колоду.

Я беру ее испуганно. Много раз за всю свою жизнь карты говорили мне правдивые вещи —некоторые были несущественными, какие-то жизненно важными, какие-то из них были слишком болезненными.

— Думай о нем, — инструктирует она.

Я тасую карты и думаю о Джеке. Сознательно, я представляю его с руками, сложенными на груди. Я представляю его сильным и важным. Я не собираюсь передавать картам свой собственный страх и беспокойство.

— Верни их мне, когда будешь готова, — голос ее совершенно спокоен и безжалостен, словно у сотрудника иммиграционной службы или тюремного надзирателя.

Я перетасовываю колоду еще раз и протягиваю ей рубашкой вверх.

Она берет их и укладывает полукругом на столе.

— Черная Мадонна защищает вас. Позволь своей просьбе дойти до нее, — негромко говорит она.

Я осеняю себя крестом.

— Возьми только одну.

Я игнорирую предчувствие и выбираю карту. Влюбленные.

Она смотрит на нее с отсутствующим выражением лица.

— Вытяни другую.

Я беру еще карту, вторую с конца по левой стороне и протягиваю молча ей. Мое сердце начинает сильно колотиться, чуть ли не в ребрах, руки сами собой сжимаются и разжимаются, я опускаю их на колени. Даул (прим. пер — ирландский). Дьявол.

Она смотрит на карту и оценивающе поднимает на меня глаза.

— Последняя карта.

Я закрываю глаза и пусть моя дрожащая рука сама выберет карту из этого полукруга. С молитвой в сердце, я выуживаю одну и передаю ей, не глядя на нее, но я уже знаю, что-то будет не так, там что-то совсем неправильное.

Она хмурится на карту. Стоит жаркий день, но я чувствую, как холод распространяется у меня по коже, заставляя волосы встать дыбом. Она выкладывает три карты на стол. Медленно она гладит карту в середине, указывая на нее пальцем с длинными пожелтевшим ногтем.

— Эн Тур, — говорит она. Башня. Она не смотрит на меня. Наконец, поднимает свои страдальческие глаза, выражение ее лица несет с собой что-то невыносимое, и говорит:

— Остерегайся женщину, которая ранена, красивая и беспощадная. Она покрыта сажей и смерть несет ее рот.

У меня рот открывает от ужаса от ее страшных слов.

Ее черные глаза сверкают, голос становится глуше.

— Ты все равно должна молиться Мадонне и надеяться на чудо. Худшее может и не случиться, — она собирает карты. — Вполне возможно.

У нее на двери висит знак, который нельзя оставить не замеченным.

Он гласит:

«Войди… на свой страх и риск».

Whodini 

18.

Лили 

В то утро Джек проснулся рано, ему нужно кое-что сделать в офисе.

— Это не столь важно, но необходимо, — говорит он, когда я спрашиваю его об этом.

Для меня еще слишком рано, чтобы завтракать, но я сижу напротив и наблюдаю за ним, как он с жадностью поглощает три ломтика тоста, густо намазанных маслом и домашним джемом, который передала ему мать. Я следую за ним к входной двери, обвивая его шею руками и встав на цыпочки, чтобы поцеловать, он приподнимает меня.

— Я помну твой костюм, — шепчу я ему на ухо.

— Оберни ноги вокруг меня, женщина, — рычит он.

Я смеюсь и обхватываю его талию ногами.

— Я говорил тебе сегодня, какая ты красивая?

Я запрокидываю голову и притворяюсь, что задумываюсь.

— Дай-ка подумать. Да. Да, говорил.

Он серьезно смотрит мне в глаза.

— Ты прекрасна, Лили. По-настоящему прекрасна.

— Все хорошо? — спрашиваю я у него.

Он мягко улыбается.

— Да, все именно так, как и должно быть.

Мы нежно целуемся, а затем он оставляет меня.

Я стою минутку, глядя на закрывшуюся дверь. Беспокойство проходится холодком в виде мурашек у меня по спине. Он собирается сделать что-то опасное сегодня? Я возвращаюсь в постель и еще лежу некоторое время, размышляя. Почему он не сказал мне, куда идет?

В девять тридцать я принимаю душ, одеваюсь, и выхожу из дома, закрыв за собой входную дверь. Иду к автобусной остановке вниз по дороге, сажусь на красное пластиковое сидение, ожидая автобус, который приходит в девять пятьдесят две.

Я вхожу внутрь, плачу водителю, и занимаю место наверху. Автобус везет меня прямо до площади Лестер-сквер. Я выхожу и иду к площади Пикадилли, которая заполнена туристами, опускаюсь на каменные ступеньки под статуей и наблюдаю за ними, они рассматривают свои карты и снимают своими камерами с большим энтузиазмом.