Идем! или Искусство ходить пешком - [11]

Такие мысли посетили меня, когда я шел один по почтовому тракту. Мне вспомнилось письмо, которое Гёльдерлин адресовал поэту Казимиру Ульриху Бёлендорффу[23], во время своих пеших походов по Альпам, сначала в Швейцарии, а затем во Франции: «Будь здоров, мой дорогой! И прощай! Не хочу больше плакать и все-таки обливаюсь горькими слезами. Решил как можно скорее покинуть отчий дом, и, возможно, навсегда».

Но отсутствовал Гёльдерлин недолго. Год спустя он вернулся к матери, «бледный как мертвец, исхудавший, с ввалившимися глазами и безумным взглядом, длинными волосами и бородой, одетый как нищий».

Странствия не сулили Гёльдерлину ничего хорошего, они лишь усугубили его душевную болезнь, названную историками литературы периодом долгой изоляции: «Он заперся в так называемой башне Гёльдерлина на реке Неккар в Тюбингене. Здесь беспокойный безумный поэт провел свои последние тридцать пять лет. Каждое утро с восходом солнца он выходил в сад и гулял по четыре-пять часов. Остаток дня он проводил дома, в своей комнате, в бесконечных беседах с самим собой».

Гёльдерлин был поклонником Руссо, и в «Гимне Рейну» философ предстает как уединенный мудрец:

Душа твоя,

Руссо, непобедима,

сильна и терпелива,

спокойна

и слухом чутким наделена.

Гёльдерлин не имел доступа к биографиям и не был столь осведомлен, как мы сегодня. Его многое объединяло с Руссо, он обнаружил в нем черты сходства с собой. Но примечательно, что прогулки Гёльдерлина как раз противоречили тезису Руссо о пользе прогулок для физического и умственного здоровья. Прогулки Гёльдерлина оказали разрушительное воздействие на психическое здоровье и совершенно выбили его из колеи.

Объяснялось это, возможно, тем, что Руссо любил короткие пешие прогулки, так называемые променады, а Гёльдерлин гулял подолгу — и эти прогулки его изматывали. Мы ничего не знаем наверняка.

Но долгие прогулки, конечно, утомительны. Достаточно прочитать книги о странниках и бродягах, чтобы убедиться — жизнь в скитаниях тяжела. Тот, кто путешествовал подолгу, по нескольку месяцев, знает, что странствия суровы и разрушительны.

Ты бездомен. Спишь, где придется. К тебе относятся как к чужаку, с недоверием и подозрением.

Ты грязный и голодный. Одинокий, ты все бредешь и бредешь, в дождь, ветер и снег. Кто-то приютит тебя из милости, в сарае или в ночлежке. Все свое ты несешь с собой, на спине, ноги и плечи ноют, все тело болит. А тебе так хочется в постель, ты тщетно мечтаешь о любимой женщине.

Я прохожу мимо двух усадеб, через калитку, вдоль ручья. Здесь открывается вид на город, который я только что покинул: Осане. Вернее, на часть предместья — шоссе и торговый центр, новостройки и жилые кварталы, дома стоят в ряд и по одиночке, они кажутся необитаемыми на расстоянии, легкие и плоские, как кулисы.

Беда заключается в том, что ты отворяешь двери и заходишь в дом, который ничем не отличается от других, точно таких же домов. Телевизор и лампы, всюду искусственное освещение и невыносимая жара. Масса лишних комнат, враждебная жизни мебель, не образующие стройного созвучия интерьеры сигнализируют нам, что мы зря трудились, что деньги, которые мы заработали, выброшены на ветер, что мы живем тусклой и неинтересной жизнью.

Другая часть Осане простирается к полям и лугам, старым домам и усадьбам, тракторным дорогам и тропинкам, деревьям и ручьям, цветам и травам. Равнины залиты солнцем. Старое и новое время. Старое время было не лучше нового. Новое время не лучше старого. Человек ведь сам выбирает, по возможности, как ему жить. Но каким образом все эти деньги, все это благосостояние повлияли на этот ужасный ландшафт, на эту уродливую архитектуру?

Почему мы делаем выбор в пользу самых дешевых решений и самых бездарных проектов? Как можно строить, создавать и мыслить так убого, имея столько денег? Именно такие мысли посещают меня, когда я иду старым почтовым трактом в Осане.

Я хочу написать письмо.

Я охвачен прощальным настроением.

Надо подняться к вершине холма и спуститься к Кретсфенгселет, к тюрьме в Брейстейне. Высокие стены, дерево, тень от которого ложится вдоль бетонной стены. Две лошади мирно гуляют и пасутся на траве, перед стеной, словно вся эта свобода вне стен, вся эта красота — вызов тому, что находится внутри. Какая же это жестокость по отношению к тем, кто находится по другую сторону, взаперти, к тем, кто заточен в этих стенах.

Я прохожу мимо тюрьмы, мимо лагеря беженцев, детского сада, парков и домов. Прохожий выгуливает собаку на поводке. Теплица, цветы в ряд, человек в гараже, у автомобиля.

Гуляя здесь, я размышляю только о несвободе. Она угнетает меня. И я спешу, по асфальтированной дорожке, к набережной и парому, который доставит меня в Валестранд. На берегу я раздеваюсь и прыгаю в воду. Я плаваю.

А в середине фиорда плывет паром.

14

Я в укромной бухте, поселился в скромной гостинице, снял номер с минимумом удобств. Здесь кровать, стол, стул, все как обычно, комната, которую только что покинули и скоро снова покинут. Я сбрасываю с себя рюкзак на пол, вытаскиваю дневники и описываю все свои путевые приключения.

За окном слышен смех и шум, кому-то сейчас весело. За пластиковым столом стайка молодежи пьет пиво. Конец недели, выходные. Смех, повышенные тона, нетерпение и буйство. Подходите, парни! Мы отучились, мы отработали, давайте напьемся.