Идем! или Искусство ходить пешком - [12]

Я спускаюсь по ступенькам, выхожу на террасу с пластиковыми столами и зонтами. Я сажусь за отдельный столик. За соседним столиком сидит молодежь, парни и девушки, они сидят кружком, они пьют и курят, они заняты собой. Я им нисколько не завидую. На мгновение меня охватывает тоска, мне чего-то не хватает. И я даже не знаю, чего именно. Круг, они сидят за столом, вроде бы самая обычная молодежь, я вижу, что лица, прически, руки, движения, манера одеваться — все как у всех. Но чем-то все же они отличаются от других.

День близится к закату. Птицы спрятались в кронах деревьев. Тормозит автомобиль, это кто-то заехал за знакомой девушкой. Она в желтом свитере и в кожаных сапожках, блондинка, на шее крестик. Она садится в автомобиль. И из окна с заднего сиденья смотрит на меня.

А утром светит солнце, свет пробивается сквозь пелену облаков, сквозь листву и деревья за окном; луч, выхватывая пыль, скользит между гардинами и по полу, устремляется к кровати и подушке, достигает моего лица. Солнце светит сквозь веки, и это только начало. Полоски света в темноте как во сне, и картины распадаются. Свет становится водой, я мечтаю о воде и всплываю, рассекая поверхность, поднимаю голову, уже наступил день. Я просыпаюсь. Лежу в постели и плыву на обломках мечты. Это начало удачного дня.

Прекрасный день, а почему бы и нет?

Сегодня суббота, и я волен делать все что хочу.

Я могу поваляться в постели. Я могу вернуться в город. Я могу продолжить свой путь, пойти куда глаза глядят. День начинается, и все впереди. Жизнь начинается, все впереди, нужно только выйти за дверь.

Я почти бегом спускаюсь по лестницам, завтрак уже на столе — яйцо, белый хлеб, немного сыра, апельсиновый сок и кофе. Я в кафе один. Нет ни официантов, ни посетителей. Я предпочитаю быть один. Эти безлюдные помещения еще раз напоминают мне — я сделал свой выбор сам: пустой дом, пустая хижина, пустая комната, где я могу писать.

Первые две мили я иду к северу, вдоль шоссе. Я пересекаю оставшуюся часть Остерой — долину, изрезанную холмами, по узкой тропинке между цепочкой невысоких гор и лесом, осинником и березняком. Здесь лес уже не такой густой и мрачный.

Я ориентируюсь по карте, мне нужно дойти до Каллестада и пересечь Веафиорд через мост. Если верить карте, которую я купил, в Стамнесе есть пансионат. Я попадаю в другое время: здесь пруд, в нем плавают лебеди, запущенный хозяйский дом. Покосившаяся усадьба и тропинка, которая вьется по болотам и полям. Этот пеший тур по местам, покинутым людьми, рассчитан на один день, здесь лишь остались следы чьего-то пребывания, усадьба, заросший сад.

Знакомый мне пейзаж маленьких городков в Суннфиорде, эти покинутые места, заросшие травой. Пустой сеновал, притихший дом, но вернется ли когда-нибудь жизнь в эти места? Звуки? Чья-то тень мелькнула в окне? Чье-то лицо? Шорох шагов?

Я вспоминаю прогулку по Лофотенским островам, мы ходили там пешком и набрели на место, всеми покинутое, — семь или восемь пустых домов и пустое здание школы. Мы взломали дверь, чтобы там переночевать, и нашли классную комнату, целую и невредимую. Она выглядела так, словно ученики только что закрыли за собой дверь и уехали на долгожданные каникулы.

Лишь календарь на стене поведал нам другую историю. Июнь 1977 года — на этом дне жизнь остановилась.

Или тот участок в Суннмёре, вдоль тропинки к Ойе, где вода затопила массу домов, они и теперь лежат там, под водой, целые и невредимые, со своей тайной жизнью.

Я с грустью прохожу мимо места, которое охраняется прошлым, и после тяжелого восхождения передо мной неожиданно открывается вид на усадьбы и загоны для скота. Я рад, что жизнь просто переместилась на несколько километров, из заросшей долины, через вершины — в открытую местность, к новым добротным домам, к дорогам и транспорту. Жизнь стала легче.

Как тут не вспомнить о бароне фон Р., герое Гофмана, который путешествовал и коллекционировал пейзажи.

Ничего фантастического, самый обычный пейзаж. Такой пейзаж предстает взору с любой высоты, и ты даже не обращаешь на него внимания. Пейзаж в моем вкусе, думаю я, он кажется умиротворяющим.

Я сажусь в траву, вытаскиваю из рюкзака сигареты и закуриваю.

О.У. Винье в одном из стихотворений воспевает рюкзак, называет его своим лучшим другом и верным спутником. И я тоже всегда доволен своим рюкзаком, я часто обращаюсь к этому гномику, который висит у меня на спине. Я говорю ему: давай отдохнем.

В это самое мгновение я замечаю, как в траве кто-то шевелится.

В пяти-шести метрах от меня кто-то есть. Я пока никого не вижу, может, это младенец.

Я поднимаюсь и, стараясь не шуметь, подхожу поближе, а там… олененок. Он лежит с закрытыми глазами, уткнувшись мордочкой в землю. Он умирает. Мухи роем облепили его. На нем никаких ран, никаких видимых травм. Олененок еще дышит. Он будит во мне воспоминания. Меня охватывает невыносимая тоска, а потом ярость. Мух нужно отогнать. Я пытаюсь их отогнать, долой мух. Они так поглощены зрелищем агонии, что не хотят улетать, но я отгоняю их всех, каждую по отдельности.

Неожиданно для себя я поднимаю олененка, взваливаю его на плечи и несу до ближайшей усадьбы. Но пока иду, размышляю, правильно ли я поступаю, наверное, мне не следовало его тревожить. Ведь, может, его мать прячется где-то поблизости в засаде, и я ее напугал. А ей хочется подойти к своему детенышу. Что делать — нести олененка вниз или вернуть туда, где я его нашел? Он все равно умрет, думаю я. Он почти бездыханен, он умрет, и придется с этим смириться, ничего не попишешь.