Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане - [7]

), пользуясь разницей в законах, от которой и отталкивалась имперская правовая политика. Несомненно, другие исследователи также заметили предрасположенность подчиненных субъектов к выбору наиболее удобного для себя судебного органа, однако вклад Бентон представляется в этом контексте наиболее значительным для исследований права и культуры колониализма. С ее точки зрения, правовые нормы являются не столько навязанным явлением, сколько результатом диалога между колонизаторами и колонизированными – диалога, который дал последним значительный стимул к изменениям. Подход Бентон получил дальнейшее развитие в работах Митры Шарафи, где рассматриваются неудачные попытки лавирования между правовыми юрисдикциями и демонстрируется тщетность повторного обращения в суд другой инстанции по тому же делу (Шарафи называет это «юридической лотереей»)[18]. Другие исследователи делают акцент на нормативных аспектах деятельности подчиненных субъектов во взаимодействии с европейскими колониальными властями. В некоторых работах обсуждается то, каким образом практики судопроизводства в колониях приводили к глубокой гибридизации правовых систем. Эффект гибридизации права, как правило, считается непредвиденным последствием колонизации и распространения верховенства права на сферы, находящиеся под контролем империи[19].

Так или иначе, исследования колониализма, права и культуры приходят к одинаковым выводам. Маневрируя между правовыми юрисдикциями и выбирая каждый раз наилучший для каждого конкретного случая судебный институт, подчиненные субъекты претворяли в реальность те самые культурные предпосылки, на которых зиждился колониализм, и таким образом лишь укрепляли его. Если рассматривать деятельность колониальных субъектов в институциональной и нормативной сферах, создается впечатление, что подобный образ действий колониальных субъектов представляет собой очередное свидетельство колониальной гегемонии. Однако в данном подходе кроется следующая проблема. Оценивать поведение подчиненных субъектов в колониальных терминах – значит попасть в замкнутый круг: изучая образ действий подчиненного субъекта в рамках колониальной системы значений, мы обнаруживаем лишь то, что деятельность субъекта обусловлена, а следовательно и ограничена именно этой системой. Очевидно, данный подход предлагает весьма узкие интерпретативные возможности: подчиненные субъекты, находясь под властью колонизаторов, занимаются некоторой деятельностью, которая ускользает от влияния системы значений, навязанной хозяевами; однако по той же причине своей подчиненности субъекты могут лишь закреплять эту систему значений. В любом случае в работах на основе данного подхода прослеживается нарратив о культурных различиях[20], поскольку различия представляют собой как предпосылку исследования, так и вывод из него[21].

Осознавая описанный выше риск «теоретического исчерпания» (theoretical exhaustion)[22], Джон Комарофф отмечает наличие у множества ученых сомнений по поводу того, «можно ли что-либо еще сказать на тему» права, колониализма и культуры[23]. Сам ученый не разделяет подобные пораженческие настроения и утверждает, что осталось еще много недосказанного. Комарофф выделяет четыре основополагающих координаты колониального правового режима. Во-первых, «понятие „колониальный режим“ обозначает разнообразные совокупности множества практик и институтов». Во-вторых, «правовая культура была определяющим фактором колониального общества». В-третьих, «колонии представляли собой главные площадки социально-правовых экспериментов». Наконец, в-четвертых, «социальная напряженность внутри империи на регулярной основе сглаживалась посредством закона»[24].

Критика исследований Комароффа, однако, утверждает, что ученый попросту придерживается курса, который предполагает множество этнографических иллюстраций в отсутствие каких-либо концептуальных изысканий. Билл Маурер заявляет, что гораздо полезнее было бы рассмотреть, что связывает право и общество (или право и культуру). Многие отмечают, что право и культура дополняют друг друга. Однако, по Мауреру, само по себе это наблюдение не помогает прояснить, каким же образом происходит процесс, который управляет их взаимозависимостью. Салли Энгл Мерри замечает, что «стоит только признать взаимосвязь права с культурой, как становится ясно, что понятие взаимоопределения не поможет провести анализ важных вопросов власти и изменений. Данные вопросы касаются разного уровня власти различных форм права, правоприменительной деятельности, правосознания, правового регулирования и роли всех этих факторов в формировании культурных практик, а также способности культурных практик влиять на правовые нормы и воплощать их в жизнь»[25].

Однако, при всех прочих равных условиях, разве подобные наблюдения не приглашают нас к размышлению о социокультурных изменениях с той же позиции, с которой историки часто рассматривают прошлое? Разве само требование изучить взаимосвязь права с культурой не является призывом сосредоточиться на происходящих в обществе трансформациях, на стимулирующих и дестимулирующих факторах, определяющих повторяемость тех или иных практик, и увидеть, каким образом набор тех или иных понятий, ценностей и установок приобретает актуальность и становится традицией определенной эпохи? Для ответа на эти вопросы я предлагаю начать с простого наблюдения, что колониальное взаимодействие, как и любое другое, всегда ведет к определенным переменам. Несмотря на расплывчатый, вероятностный и фрагментарный характер колониального взаимодействия, мы можем утверждать, что краеугольным камнем колониализма являются социокультурные изменения.