Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане - [38]
4. Шариат и институты власти
Еще одна проблема, с которой мы можем столкнуться при чтении научных работ по исламскому правоведению и шариату в доколониальной Средней Азии, – это допущения, касающиеся концепции институтов власти и «государства». Рассматривая такой регион мусульманского мира XIX века, как Средняя Азия, мы можем поместить местные ханства в контекст более широкой истории модернизации. Мы могли бы заключить их в рамки нарратива культурных изменений, согласно которому мусульманские государства приобрели собственный опыт модерности в результате встречи с западной цивилизацией. Однако такой подход рискует привести нас к предположению, что в Хиве, Бухаре и Коканде имела место та же тенденция к модернизации, которую мы наблюдаем, к примеру, в Османской империи в период Танзимата. Между тем история права в Средней Азии имеет совершенно иной характер. Мусульманские государства этого региона не проводили реформ или культурной перестройки, подобной той, что имела место в Османской империи во второй половине XIX века. Источники показывают, что предпринималось очень мало попыток формализации и процессуализации судебной деятельности. Мы не находим ни случаев кодификации шариата по принципу османских канун-наме, ни случаев правовой трансплантации западных юридических текстов[272]. Вместо этого в Средней Азии мы обнаруживаем формы «корпоративной идентичности» и «аппарат социального обеспечения», а также «универсальный административно-бюрократический контроль»[273] и инструменты «наблюдения, дисциплины и наказания». Все эти черты Ваэль Халлак считает неотъемлемыми свойствами модерного национального государства, в условиях которого шариат лишился своих изначальных функций и потерял прежнее значение.
По Халлаку, тенденция к модернизации в мусульманском мире впервые проявилась в Османской империи в виде систематической централизации, возникшей как мера противодействия западной военно-экономической мощи. Позже этот процесс перекинулся на колонии с мусульманским большинством. В этих условиях шариат все больше стал подчиняться законотворческим нормам государств и их собственным представлениям о юриспруденции. Модерное государство и шариат, с точки зрения Халлака, несовместимы, поскольку оба они представляют собой «механизмы управления», не терпящие никаких внешних попыток «определения сущности права»[274].
В подходе Ваэля Халлака к изучению шариата в модерный период существуют две методологических бреши. Во-первых, он рассматривает централизацию судебного аппарата как центробежную силу, из-за которой шариат оказывается выброшен за пределы своего изначального местонахождения. Идея о том, что шариат находился на периферии государства, в корне неверна для истории права в Средней Азии и ханафитского мира в целом. Музаффар Алам демонстрирует, что попытки переосмысления взаимоотношений между шариатом и государством имели место в Герате при правлении Шахруха в первой половине XV века и позже при Бабуре (годы правления: 932–937/1526–1530)[275]. Подобные попытки стали заметнее в конце XVIII века и на всем протяжении XIX века – или же, по крайней мере, сохранилось больше источников, это подтверждающих. Данный феномен не имеет отношения к встрече с Западом. Еще по приказу Аурангзеба (годы правления: 1068–1118/1658–1707) был составлен сборник юридических заключений под заглавием «Ал-Фатава ал-‘Аламгирийа». Однако еще за век до этого по велению первого правителя династии Абулхайридов в Бухаре был подготовлен сборник «Ал-Фатава аш-Шибания» на персидском языке, доступный для местного населения[276]. Через несколько десятилетий после издания этого сборника по поручению Шаха ‘Аббаса было составлено руководство «Джами‘-и ‘аббаси», целью которого была популяризация знаний о шиитском праве среди народа. Таким образом, в иранском мире XVI–XVII веков имело место несколько попыток определения исламской правовой сферы, инициированных правителями[277].
Вторая проблема заключается в том, что, проводя разделение между государством как исключительным источником правовых полномочий и судебной властью, мы априорно разделяем две сущности, которые в действительности были едины. Большинство служащих государственных канцелярий – административных аппаратов исламских государств – имели то же происхождение и образование, что и правоведы, назначаемые на посты казиев или муфтиев. Даже сами правители часто были специалистами в области права, либо же их окружали правоведы – ясавул-и ‘улама’. Улемы служили в ханских канцеляриях и преподавали в медресе, учрежденных представителями местных династий. Государство и исходящее от него правовое знание не должны рассматриваться как нечто отличное или противоположное знанию, производимому улемами. Проводя искусственную границу между государством и шариатом (или же улемами), мы рискуем ошибочно охарактеризовать юридическое поле, в основе которого лежит единственная нормативно-правовая база, как плюралистичное. Действительно, подданные среднеазиатских ханств воспринимали ханский дворец и казиев как различные судебные инстанции. Однако различия здесь связаны с полномочиями по выполнению судебных решений, а не с порядком судопроизводства.
