Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане - [37]
Поступая таким образом, российские власти не только лишали местных правителей судебной власти, но и отрицали сам факт того, что мусульманские ханы и эмиры когда-либо имели полномочия осуществлять правосудие. С одной стороны, имперский проект реконструкции механизмов шариата в колониальной Средней Азии помогал воплощению замысла культурной трансформации[257]. С другой стороны, реконструкция шариата была неразрывно связана с системой взглядов, согласно которой право является областью исключительной компетенции профессиональных юристов. Стоит сказать, что большинство колониальных чиновников занимались повседневными административными делами и не слишком углублялись в среднеазиатскую историю права. Тем не менее российская имперская администрация не придерживалась единого мнения относительно истории регионального права: чиновники на местах порой отстаивали различные позиции. Однако если колониальные власти иногда и признавали, что в более ранние периоды местные правители вершили суд, то обычно утверждалось, что ханы и эмиры делали это «по произволу»[258].
В то время как одни колониальные чиновники гиперболизировали роль мусульманского правителя в юридическом поле региона, другие попросту игнорировали ее важность. Яркую иллюстрацию тому представляет неопубликованная работа выдающегося востоковеда Василия Вяткина, посвященная истории культуры империи Шейбанидов[259]. В одном из разделов работы описывается судебная система империи[260]. Вероятно, автору было неизвестно, что ханские дворцы Бухары, Хивы и Коканда выполняли судебные функции. В основе исследования Вяткина лежит неизвестный текст об исламской судебной этике (указанный под названием «Адаб ал-кази»), а также три правовых руководства раннего Нового времени. Первым из них являются тетради самаркандского казия конца XVI века[261]. Второе руководство – «Мухтар ал-ихтийар ‘ала ал-мазхаб ал-мухтар». Его автор, Ихтийар ад-Дин бин Гийас ад-Дин ал-Хусейни, служил казием в Герате при султане Хусейне Байкаре, правителе династии Тимуридов[262]. Наконец, третье руководство – это источник под заглавием «Шурут-и аранги», о котором больше не имеется никаких сведений. В системе разрешения конфликтов, которая у Вяткина называется шариатом, единственные должностные лица, исполняющие обязанности судей при ханском правлении, – это казии и муфтии.
Российские колониальные власти представляли введение народных судов как двойное достижение. Во-первых, им удалось сохранить статус-кво; во-вторых, новая правовая система представлялась более рациональной и свободной от действующей по своему усмотрению власти правителя[263]. В данный культурный проект были активно вовлечены востоковеды. В имперский и раннесоветский периоды эксперты по языкам Средней Азии и истории исламской культуры, наблюдая за процессами в «народных судах», приходили к весьма изобретательным выводам относительно шариата и описывали его в своих трудах. Одна из таких работ принадлежит авторству Нила Сергеевича Лыкошина (1860–1922), посвятившего казиям русского Туркестана целую монографию. В основе данной работы лежало собственное наблюдение Лыкошина, сделанное во время работы приставом в мусульманских кварталах Ташкента. По словам Лыкошина, прежняя правовая система оседлых жителей Туркестана была представлена исключительно казиями, от решений которых зависела жизнь и смерть подданных; народный суд же «сменил» эту систему. Лыкошин подчеркивает, что институциональные нововведения русских властей в области исламского права сводятся к ограничению прежней компетенции казиев: некоторые преступления были выведены из-под их юрисдикции, а телесные наказания были отменены[264].
В других случаях мы видим, что востоковеды добивались от информаторов рассказов на определенные излюбленные темы. Во время полевой работы в Бухаре группа советских ученых во главе со знаменитым этнографом и лингвистом Михаилом Андреевым[265] побеседовала с бывшим специалистом в области исламского права наследования (тарикачи), который когда-то работал служителем ханского суда. Исследователи попросили его составить список обязанностей кази-калана, или инспектора по надзору за рынком (ра’ис)[266]. Вопросы ученых неизменно основывались на предположении, что позднемангытские казии имели монополию на правосудие[267]. Соответственно, рассказ своего человека был помещен в рамки представлений, чуждых местным судебным практикам[268]. В противоположность этому работа, посвященная хивинской судебной системе при Кунгратах и, очевидно, написанная без участия советских ученых, отводит ханскому дворцу главную роль в разрешении конфликтов[269].
Говоря об отношении востоковедов к исламскому правоведению, следует избегать обобщений. Многие эксперты по исламскому праву, «воспитанные в текстуалистской, обычно немецкой филологической традиции»[270], считали необходимым подробно исследовать теоретические правовые тексты, поскольку шариат как правовая база, с их точки зрения, находился в исключительном ведении юридических специалистов. Данная группа экспертов полагала, что характер применения и интерпретации шариата зависел только от решений муфтиев – теоретиков юриспруденции, в то время как казии были техническим персоналом, ответственным за согласование доктрины с внеправовыми обстоятельствами дела. Данного русла придерживалась циркулировавшая в Российской империи научная литература об исламском праве, которая имела в основном европейское происхождение
